Она приложила руку к той стороне ночной рубашки, под которой сердце, и сказала: «Звучит на сто долларов. Прием». – «Переносной карман убережет много пальцев от обжигания короткими спичками, – сказал я, – и не даст потрескаться губам из-за короткого «Чапстика»[25]. А кстати, почему шоколадные батончики такие маленькие? У тебя когда-нибудь было, чтобы ты один съела – и больше не захотелось? Прием». – «Мне нельзя шоколад, – сказала она. – Но я тебя прекрасно понимаю. Прием». – «В нем можно будет носить длинные расчески, чтобы их хватало сразу на весь пробор, и большие кармандаши». – «Кармандаши?» – «Карандаши для переносных карманов». – «Да-да». – «Большие кармандаши удобнее держать, когда у тебя пальцы, как мои – толстые, а еще можно было бы натренировать спасательных птиц, чтобы они использовали этот карман, как сранец». – «Я не поняла». – «Если его прицепить к спасательному жилету из птичьего корма».
«Оскар? Прием». – «Я в порядке. Прием». – «Почему ты не спишь, лапонька? Прием». – «В каком смысле? Прием». – «Почему ты не спишь? Прием?» – «Я скучаю по папе. Прием». – «Я тоже. Прием». – «Я очень по нему скучаю. Прием». – «И я. Прием». – «Все время. Прием». – «Все время. Прием». Я не мог ей объяснить, что скучаю по нему больше – больше, чем она, больше, чем все на свете, потому что я не мог рассказать ей про телефон. Эта тайна была дырой в моем сердце, в которую проваливалась любая радость. «Я тебе когда-нибудь рассказывала, как дедушка останавливался и гладил встречных животных, всегда, даже если очень спешил? Прием?» – «Ты мне об этом рассказывала гуголплекс раз. Прием». – «А про то, как у него руки были такие огрубевшие и красные от скульптур, что иногда я ему говорила – в шутку, конечно, что это не он лепит скульптуры, а они его? Прием». – «Про это тоже. Но можешь по новой рассказать, если хочешь. Прием». Она рассказала по новой.
По улице, которая нас разделяла, проехала «Скорая», и я представил того, кто внутри, и что с ним случилось. Как он, типа, сломал лодыжку, выполняя навороченный трюк на скейтборде. Или как умирает от ожогов третьей степени, покрывающих девяносто процентов его тела.
А вдруг я его знаю? А вдруг кто-то смотрит на эту «Скорую» и думает, что внутри я?
Что если сделать прибор, распознающий всех, кого ты знаешь? Тогда у едущей по улице «Скорой» на крыше могла бы загораться надпись:
если прибор того, кто внутри, не распознал приборы тех, кто снаружи. А если распознал, то на «Скорой» могло бы загораться имя того, кто внутри, и либо:
либо, если это что-то серьезное:
Еще можно распределить всех, кого ты знаешь, по тому, как сильно их любишь, и если прибор того, кто в «Скорой», распознал прибор того, кого он больше всех любит, или того, кто больше всех любит его, и если у того, кто в «Скорой», по-настоящему тяжелая травма, и он может даже умереть,