подошла.
Он спросил, могу ли я ему попозировать. Он написал свой вопрос по-немецки, и я только тогда осознала, что все это время он писал по-английски, и я говорила по-английски. Да, – сказала я по-немецки. Да. Мы договорились на завтра.
Его квартира была как зоопарк. Повсюду звери. Собаки и кошки. Дюжина птичьих клеток. Аквариум. Стеклянный куб со змеями, ящерицами и насекомыми. Мыши в клетках, чтобы их не съели коты. Просто Ноев ковчег.
Но в одном углу была чистота и порядок.
Он сказал, что он специально отделил это место. Для чего?
Для скульптур.
Я хотела спросить, от чего или от кого он его отделил, но не спросила.
Он провел меня за руку. Полчаса мы обсуждали его замысел. Я сказала, что готова на все.
Мы выпили кофе.
Он написал, что еще не делал скульптур в Америке.
Почему не делал?
Не мог.
Почему не мог?
Мы никогда не говорили о прошлом.
Он открыл задвижку дымохода – я не знала, зачем.
В соседней комнате щебетали птицы.
Я сняла одежду.
Я легла на диван.
Он стал на меня смотреть. Я впервые была обнаженной перед мужчиной. Интересно, знал ли он об этом?
Он подошел и стал двигать мое тело, как будто я была куклой. Он заложил мне руки за голову. Он слегка согнул в колене мою правую ногу. Я решила, что его руки огрубели от скульптур, которые он лепил раньше. Он опустил мой подбородок. Он развернул мои кисти ладонями вверх. Его взгляд залатал дыру в самом центре моего существа.
На следующий день я пришла опять. И на следующий. Я перестала искать работу. Его взгляд – единственное, что имело значение. Ради него я всем была готова пожертвовать.
Каждый раз все повторялось.
Он говорил о своем замысле.
Я говорила, что сделаю все, что он скажет.
Мы пили кофе.
Мы никогда не говорили о прошлом.
Он открывал задвижку дымохода.
В соседней комнате щебетали птицы.
Я раздевалась.
Он придавал мне позу.
Он меня лепил.
Порой я думаю о тех ста письмах, что остались разложенными на полу моей спальни. Если бы не они, может, наш дом не горел бы так ярко? По окончании сеансов я смотрела на скульптуру. Он уходил кормить животных. Он давал мне возможность побыть с ней наедине, хотя я никогда не просила его об этом. Он понимал.
Почти сразу стало очевидно, что он лепит Анну. Он пытался воспроизвести ту девочку семилетней давности. Он лепил, глядя на меня, а видел ее. Поиск позы занимал все больше и больше времени. Он трогал меня везде. Он меня перекладывал. Он потратил целых десять минут, сгибая и разгибая мое колено. Он складывал и выпрямлял мои руки.
Надеюсь, это тебя не смущает, – написал он по-немецки в своей книжице.
Нет, – сказала я по-немецки. – Нет.
Он сложил мою руку. Он распрямил мою руку. На следующей неделе он возился с моей прической – не то пять, не то пятьдесят минут.
Он написал: Я ищу приемлемый компромисс.
Как он не умер в тот вечер, хотела бы я знать.
Он коснулся моих грудей, разведя их в стороны.
Мне