чуть кивнув, Катон. – Ты и Симеон знаете друг друга.
– Он друг. Хотя не такой, как когда-то.
– Мириам, почему ты помогаешь мне? Я римлянин. Я думал, в Иудее нас ненавидят все.
Она улыбнулась.
– Большинство. Но наша община – другое дело. Мы не позволяем ненависти править нами. Теперь лежи спокойно.
Она протянула руку к голове Катона, ее пальцы легко пробежали по волосам, пока не добрались до того места, где, казалось, сосредоточилась боль. Центурион зажмурился, стиснув зубы.
– Здорово опухло. Но, похоже, ты цел. Не думаю, что повреждение очень серьезное. Через несколько дней поправишься, римлянин.
Катон подождал, пока боль стихнет, разлепил веки и снова взглянул на Мириам. Женщина, хотя и немолодая, притягивала взгляд. Она не была красавицей в общепринятом смысле, но выглядела мудрой и властной. Катон дотянулся до ее руки и слегка пожал.
– Спасибо, Мириам. Я обязан тебе жизнью.
– Ты ничем мне не обязан. Мы принимаем всех, римлянин.
– Меня зовут Катон.
– Ну что ж, Катон, если хочешь отплатить мне, лежи тихо и отдыхай.
– Мириам! – позвал детский голос из глубин дома.
Женщина повернулась к двери и сказала по-арамейски:
– Я здесь.
Через мгновение на пороге появился мальчик лет тринадцати или четырнадцати, с копной черных волос. Он был в тунике из грубой ткани и босиком. Он некоторое время изучал Катона, потом снова повернулся к Мириам:
– Это солдат? Римлянин?
– Да.
– Ему обязательно оставаться здесь?
– Да, Юсеф. Он ранен. Ему нужна наша помощь.
– Но он враг. Враг нашего народа.
– У нас нет врагов. Помнишь? Мы так не говорим.
Мальчик, похоже, не согласился; Мириам, устало вздохнув, поднялась и взяла его за руку.
– Я знаю, как тебе непросто, Юсеф. Если мы о нем позаботимся, он поправится и уйдет. Будь молодцом и иди молотить. На вечер нужно приготовить хлеб, а я еще не смолола муку.
– Хорошо, Мириам. – Мальчик кивнул, бросил последний взгляд на Катона и повернулся к двери. Когда шаги босых ног затихли, Катон улыбнулся.
– Как видно, это один из иудеев, которые все еще ненавидят римлян.
– У него есть на то причины, – ответила Мириам, глядя на мальчика в дверной проем. – Римляне казнили его отца.
Улыбка Катона растаяла. Он почувствовал себя неловко.
– Прости. Наверное, для него это ужасно.
– Ему очень тяжело. – Мириам покачала головой. – Он никогда не видел отца – родился уже после его смерти. И все равно для него это утрата, потеря, и он заполняет пустоту гневом. Долгое время главным в его жизни была ненависть к Риму и римлянам. Мать оставила его, и тогда он пришел жить ко мне. – Мириам повернулась к Катону, и он увидел печаль в ее глазах. – Кроме меня, у него ничего не осталось во всем мире. А он – все, что осталось у меня.
Катон ничего не понял, и Мириам улыбнулась, увидев его растерянное лицо.
– Юсеф – мой внук.
– А, понятно…
Внезапно до Катона