не п’роявляться, – ясень день, – закивал малыш. – Но, папулечка Нуч, почему нам нельзя мечтать? – недоумевал Скрипыш, моргая сонными глазёнками.
Отец закрыл его рот рукой и испуганно огляделся по сторонам. Коллекторов нигде не было видно. И вообще, кроме них двоих, на чердаке никого не было.
– Тсс!!! Скрипушка! Я же только что тебе говорил: нам, мечтарикам, нельзя мее…, мее…, ну, ты меня понял.
– Но почему??? – никак не унимался больной.
– Не знаю и знать не хочу, и тебе не позволю! Ишь, какой вопросительный: «почему»? – несколько смягчился отец. – Не мечтариковское это дело – мечтать!
– Ну, папочка Нучик, – заскулил малыш. – Я, честное плазменное, молчок!
Синие волосы Тянуча разметались, став похожими на морские водоросли. Отвернувшись от сына, он утёр со лба пот:
– Тут и секрета особого нет, – выдавил, наконец, Тянуч. – Ни секрета, ни ужаса, вот! – Вернее, нет ужаса в этом ужасе, вот ведь в чём ужас!
– Ну, пожаа-ааа-лста! – заканючил Скрипыш.
– Рановато, конечно, да ладно, – отец обречённо махнул рукой и уселся поудобней. – Когда-то прозрачные и непрозрачные жили в одном общем и добром мире! Вместе играли, учились, работали и отдыхали! Но однажды всё изменилось, и появились эти невидимые перегородки между мирами. Невидимые, ох-ох-ох, но непробиваемые.
– Но люди-то всегда «рядом! Смот’ри, па, они почти такие, как мы! Почему же я не могу под’ружиться хотя бы с ним? – Скрипыш сел на кровати и ткнул удлинившимся пальчиком на играющего с машинкой Тима. В этом не было ничего странного, потому что тела мечтариков и их конечности способны тянуться лучше любой жвачки.
– Или с ней? – человечек указал на Николь. – Или п’росто погово’рить?
Папаша Нуч провёл ладонью перед лицом девушки, но она, как ни в чём не бывало, продолжала заниматься своими делами.
– Нам нельзя говорить, нам нельзя подружиться. Сколько можно вбивать в твою прозрачную голову? – папаша Нуч шутливо постучал по жёлто-кислотной маковке своего сына. – Ведь они нас не видят!
– Не-е-е в-в-ви-дит, потому что нас не… ннне-су-ще-ству-ет?! – с трудом выговорил Скрипыш, так, словно на него обрушилось неподдельное горе.
Скрипыш открыл свои большие глаза, которые в полутьме казались ещё сиреневей, чем всегда.
А ты сам вот «разве никогда-никогда не п’роявлялся и не мечтал? – неожиданно спросил он.
– Я?! Да ты что?! – позеленел от страха Тянуч. – Сколько раз тебе говорил, что если кто-то из нас «проявится» в их непрозрачный мир, то, уж поверь своему отцу, что всё кончится очень плохо!
– У тебя всё «с’разу плохо кончается», – проворчал Скрипыш.
– Не мечтал, не проявлялся, не привлекался, и в планах не было, и в планах планов! И никто из нашего рода, из чужих, из своих, из знакомых, из знакомых знакомых, из соседей п-п-по дому, п-п-по п-парте не ме-е-е-е…, не меч…. Ну, ты меня понял. – Тянуч говорил и закручивался