голову через железные прутья забора, Антошка смотрела на опустевший автобус и безучастно курившего рядом водителя. Меж тем голос заведующей несколько раз оглушительно рявкнул по радио: «Раз, раз», смолк и вдруг прорвался из немоты эфира хрипом: «…варищи родители, во избежание. носа не кормите детей немы… руктами, не купайте …ке, не разреша… песке. В районе зарегистри… несколько случаев …рии…» Она говорила и говорила, а по дороге, ведущей в поля и к реке, пестрым табором растянулась толпа с рюкзаками и одеялами, гамаками и бадминтонными ракетками, сумками, полными конфет, ватрушек, протекших газетных кульков с малиной и смородиной. Мутными от слез глазами Антошка смотрела вслед восседавшей на плечах у папки Даниловой и толстой паре в войлочных панамах, уводившей пьяного от счастья Марусина.
«Ну что, пойдем, горе мое, – будто издалека донесся до нее голос Катьки Бориски, – побудешь сегодня во второй группе с Ниной Никитичной, у нее Гусев и Моисеенко остались неохваченные, а ко мне муж приехал, мне, чай, тоже отдохнуть не грех». Уж на что, казалось, Антошке грустно было, но при известии, что не одна она такая разнесчастная, что есть, оказывается, и другие «неохваченные», она почти обрадовалась. А то, что весь день придется просидеть во второй группе, а не в своей, так это даже хорошо. Нина Никитична – воспитательница хоть и пожилая, но добрая. Точно так же, как и у них в группе, здесь под белым плафоном висят липкие ленты с черными точками мертвых мух, так же с портрета на стене улыбается кудрявый мальчик Ленин, так же по стенам развешаны «наглядные пособия» и так же душно.
На руках у Нины Никитичны плакала безутешная маленькая Моисеенко, а в коридоре за руку с матерью им встретился заплаканный, но успевший уже перемазаться шоколадом Гусев. Оказалось, его родители ехали к нему не на общем автобусе, а на собственном мотоцикле с коляской, да вот не доехали. Всего в километре заглохли, так что отец остался на дороге с грязными по локоть руками копаться в нутре блестящего, как стрекозиное брюшко, мотоциклетного мотора, а мать за сыном пешком пришла.
«Ну вот, привела тебе, Никитична, свое сокровище – уж ты не взыщи. Эта на югах прохлаждается, а ребенок тута один мается. Да еще и мой приехал, как снег на голову. Уж я тебя потом одарю по-свойски, в обиде не останешься», – извиняющейся скороговоркой басила Катька Бориска, подталкивая Антошку от двери, словно боялась, что Нина Никитична вдруг сейчас возьмет и передумает, но та невозмутимо сказала: «Где одна, там и двое, – и хитро подмигнула, – беги-беги уж, молодуха, штаны тока от радости не теряй».
Наплакавшаяся Моисеенко скоро уснула, а Антошка поиграла с самой лучшей в группе куклой в «дочки-матери»: покормила ее, рассказала сказку про кота в сапогах, уложила спать, а пока та спала, нарисовала очень красивый рисунок, на котором с одной стороны было изображено солнце, с другой – луна, посередке – звезды, а внизу она сама с Мурой, у которой к хвосту был привязан воздушный шарик, и мама с чемоданом, в котором лежали подарки. Было тихо-тихо.