не мое дело такое говорить, это решает доктор… Однако я все же это сказала.
София открыла окно, впуская в палату свежий воздух, подошла к пациенту, жестом показала, чтобы он приподнялся, достала из-под его головы подушку и положила на ее место другую. Свою работу она выполняла автоматически. Уголком глаза София видела, как он разглядывает ее. Она подошла к его тумбочке, собираясь взять пустой графин для воды, когда Гектор вдруг схватил ее за руку. Ей следовало бы немедленно высвободить руку и уйти, но она стояла неподвижно. Сердце учащенно билось в груди. Они замерли, как смущенные подростки, впервые прикоснувшиеся друг к другу, не решающиеся даже поднять взгляд. Затем она все же высвободила руку и направилась к двери.
– Тебе еще что-нибудь нужно? – спросила София. Голос плохо повиновался, словно она только что проснулась. Гектор окинул ее пристальным взглядом, покачал головой. София вышла из палаты в коридор.
Он не в ее вкусе, хотела она сказать самой себе. Хотя – а кто в ее вкусе? Ей многие нравились за долгие годы, и ни один не был похож на другого. София убеждала себя, что у нее нет к нему физического влечения, ей просто хочется быть с ним рядом. Она не видела в нем ни любовника, ни мужа, ни друга, ни заботливого отца – или, вернее, видела все это одновременно в самой немыслимой комбинации.
Остаток дня женщина проработала в реанимации. Когда она вернулась в отделение, ни Гектора, ни его вещей в одиннадцатой палате не было.
Все и в самом деле пошло вразнос. Ситуация вышла из-под контроля, как Йенс и предполагал. Проведя несколько минут с бедными парагвайскими проститутками, русские стали палить из всех стволов. Они были под кайфом, стреляли из автоматов наобум. Йенсу пришлось залепить Виталию затрещину. Тот извинился, зажав рукой окровавленный нос. Дмитрий и второй хохотали до упаду.
На следующий день они снова встретились в сарае и обговорили все шаги. Дата поставки, логистика, оплата. Казалось, русским наплевать на детали. Дмитрий предложил Йенсу кокаин и спросил, не хочет ли тот пойти с ними на петушиные бои. Йенс отказался и попрощался.
Один из парагвайцев подвез его до Сьюдад-дель-Эсте. Путь занял два часа. Они пробирались по отвратительным местным дорогам. Сиденье оказалось жестким. Водитель был молчалив. Как всегда в этой стране, над ухом орало вездесущее радио. Всегда слишком громко, с плохим приемом и надрывным дискантом, который в данном случае завывал из двух колонок, установленных на тонких дверцах машины. Однако Йенс уже ко всему привык. У него было время все продумать. План был хорош – не идеален, но хорош, как чаще всего и получалось. Он не мог вспомнить ни одного случая, когда все было бы продумано идеально.
Йенсу было около сорока. Высокий, почти метр девяносто, плечистый, с загорелым обветренным лицом и глухим низким голосом, за которым угадывались раннее половое развитие и масса выкуренных сигарет. Он двигался, чуть ссутулившись, и редко отказывался от чего бы то ни было – во взгляде окруженных первыми морщинами глаз читалось неутолимое любопытство.
Автоматам, которые купили