телу пошла чалма.
Мне нравится чалма. Моей душе нравится чалма.
Я люблю смелость и отвагу.
Причём тут чалма?
А чалма – это символ смелости и отваги.
Как усы у самураев. Усы тоже символ смелости и отваги.
Причём тут самураи?
Думаете, я сошла с ума? Ничуть не бывало.
Сейчас объясню: самураи по своему самурайскому кодексу, закону, должны отпускать усы. Чтобы, когда самураю отрубят голову, а это рано или поздно обязательно случится, если он не трус, – чтобы никто не подумал, что это женская голова, и его бы не похоронили без надлежащих воину почестей – обязательны усы, всё просто.
Перейдём к чалме: если воин-мусульманин погибнет в бою или паломник умрёт во время хаджа, то чалма станет его погребальным саваном. Думаю, надо иметь смелость и отвагу, чтобы носить на голове свой саван как постоянное напоминание о смерти и улыбаться при этом.
Как я стою и улыбаюсь в своих железных башмаках, которые напоминают о любви и смерти.
Любви до смерти.
***
Я намазала всё тело толстым слоем крема. Ногти ни к чёрту, поломанные, чёрные, на ногах месяц не стрижены, жуть! Привела их в порядок, относительно, конечно. Надела чистый халат, села на кухне у окна и стала думать, как быть дальше. Ну, вероятно, надо пролечиться: провериться на туберкулёз, венерические заболевания, вшей нет, это я уже проверила, у меня полгода, пока я буду носить третью пару башмаков, времени как раз хватит на диспансеризацию и профилактику, нормально, жить можно!
Четвёртая пара
Облом.
Пятая пара
Я пришла в себя. По щекам меня нещадно лупил здоровенный мужик в белом халате. Халат грязный, отметила я, на врача медведь не похож. Небритая морда с толстыми румяными (давление?) щеками и красным носом, ну, вылитый дед Мороз на утреннике в детском саду медвежат, заботливо склонился ко мне, почему же он меня только что лупил по лицу с остервенением? непонятно, и ласково спросил:
– Ну, что, очухался, студентик?
Я закрыла и опять открыла глаза, да, мол! Сбылись мои предчувствия. Если студентик, значит, я юноша. Остаётся радоваться, что я не этот медведь.
– Что со мной? – дала я петуха.
Медведь засмеялся от радости, что я жива и могу говорить.
– Ты грохнулся в обморок над первым же трупом! Она что, на твою мать похожа?
Это он про моё четвёртое тело? На бомжиху оно было похоже, как и третье, обе бомжихи в пролёте. И студентик попался мне под руку: а я так хотела жить! И башмаки ещё есть! И есть возможность всё-таки пробудить Его память.
Медведь принялся трясти меня с новой силой, похоже, это единственный приём реанимации, которым он владеет. Не мудрено, он же в морге работает, а я студентик-медик, походу. Я не помнила, как я оказалась в морге, последнее, что я помнила в четвёртых железных башмаках, это лик ангела.
Он