казне графства, которую Фарон теперь считал своей собственной. Сам бывший граф Аверы Эрнест де Маззар оказался пленником в собственном доме вместе со своей дочерью и немногочисленными слугами без права покидать его стены – заключение, с котором тот, казалось бы, к сегодняшнему дню смирился. С тех пор Руфус Фарон держал в страхе весь обнищавший город и к нынешнему году заработал ненависть всего графства, и только один человек поддерживал правителя во всех, законных и противозаконных, делах. То была Рейвен Тейлгрим, шериф Аверинский.
Граф Фарон нервно вертел в трясущихся руках полученное этим утром письмо. Он тяжело дышал, будто лысая раскормленная свинья, усевшаяся на мягкие подушки кресла. Его толстые пальцы водили по сточкам, а мутные маленькие глазки бегали из стороны в сторону. На дорогой бумаге красивым витиеватым почерком стояли слова, читать которые правитель Аверы не желал. В ярости скомкал он письмо в кулаке и бросил на стол. В углу его рта выступила пена, а бельмо на левом глазу недовольно оглядело комнату в поисках слуги, стоявшего, как положено, у дверей.
– Вина! – вскричал граф свои пронзительным голосом.
Прислужник ринулся выполнять приказ, но в своем рвении угодить случайно оборонил несколько капель на шитую золотой нитью скатерть.
– Бестолковое отродье! – граф неожиданно прытко схватил юношу за ухо и грубо ткнул носом в два красных пятна. – Каждая капля, – закричал он, – каждая капля этого вина стоит больше чем твоя жизнь, скотина! Мне привезли его из самой Империи. Во всем свете не более пятидесяти бутылок, а ты смеешь пролить две капли на скатерть, принадлежавшую еще моему отцу, а до него моему деду?!
Голос Фарона сорвался, и он отпустил слугу, который поспешил выбежать из комнаты, пока склочный господин не вспомнил о наказании. Граф перевел дыхание и тяжело упал на огромное кресло, вытащив из кармана меховой мантии дорогостоящий шелковый платок с гербом и вытерев им выступивший на одутловатом, дряблом лице и покрытой старческими пятнами лысине пот. Затем он плюнул на платок и несколько минут усердно тер им въедливые винные пятна, только увеличив их в несколько раз. Его движения казались то слишком медленными, то излишне быстрыми, дерганными и нервными.
Фарон хрипло выругался и поковырял изъеденную оспой будто молью небритую толстую щеку.
– Я распоряжусь, чтобы мальчика выпороли. Десять плетей будет достаточно, – раздался грубоватый женский голос.
– Да-да, шериф, выпороть его… Двадцать плетей! И пусть возьмут самую тяжелую нагайку на конюшне!
– Я распоряжусь, – безучастно повторила шериф Тейлгрим.
Граф поманил свою подручную и указал пальцем на скомканное письмо. Пока та читала, он недовольно пил бесценное вино из своего золотого кубка, причмокивая губами будто знаток и пристально наблюдая за жестким, словно выточенным из камня лицом женщины. Вскоре шериф поставила свечу на стол, вернула письмо Фарону