окна в другие миры. Иногда, охваченный вдохновением, он писал, как ему казалось, очередной «шедевр», однако, спустя пару часов набросок заканчивал жизнь в корзине для мусора.
Все чаще Элой ловил себя на мысли, что наслаждается нетронутым белым листом. Возможно, это и являлось для него идеальной картиной: ненаписанная и незримая красота, представить которую способен любой человек, воображая изящество линий и оттенки ненанесенной краски. Пустой холст не мог вызвать отвращения и негативных эмоций, не обязывал комментировать увиденное, он ограничивался лишь фантазией наблюдателя, желающего прикоснуться к прекрасному. К сожалению, Элою не приходилось встречать ценителей подобного рода, и художник был уверен, что никто не захочет разделить его теорию.
В поисках вдохновения он часами бродил по городу, пытаясь запечатлеть в памяти и блокноте яркие моменты происходящего вокруг. Но воображение – тот самый ключ от заветных порталов и измерений, увы, не водило с Элоем дружбу, а оттого серьезно хромало. Пытка весом в несколько грамм гирей тянула кисточку вниз, заставляя впасть в уныние и уютную стадию жалости к себе. Рисуя пейзаж или портрет, Элой мог в точности передать его характер, подобно любому человеку, умеющему держать в руках карандаш или шариковую ручку. Срисовывать увиденное гораздо легче, чем создать свое. Здесь требуется фантазия, оригинальность, но для художника отсутствие таких качеств почти приговор. Вот только Элой отказывался признавать свое творческое бессилие. Он искал себя, упорно возвращаясь к скомканным клочкам неудачных идей. И что теперь? Очевидно не быть как все. Удариться в модную религию абстракции и возомнить себя эталоном «живописи не для всех». Элой не смел возвыситься до уровня гениев, считавших сгустки разноцветной мазни – великим проявлением их исключительно тонкого видения бренного и недостойного мира. Он тоже мог бы писать что-нибудь абстрактное и сложное для восприятия, как когда-то поступали его сверстники в художественной академии Сант-Жорди в Барселоне, но все-таки отказывался понимать скрытый смысл в вихре красок и геометрических пропорций. Настоящим Элою виделось искусство доступное и понятное, оставляющее послевкусие после просмотра. Такая картина могла заставить задуматься, иногда всплывать в памяти как яркий фантом, являя обнаженную цель своей идеи. Вдохновляясь работами Фортуни и Ренуара, не говоря уже о других величайших творцах различных эпох, Элой не пытался им подражать, но старался уловить знаки, оставленные кистью людей, неиспорченных современностью. Увы, он сам был испорчен. И понимал это.
Годы в академии закалили его, научили держать удар, не сдаваться под градом критики. К сожалению, сложные отношения с отцом, который считал занятие живописью чем-то несерьезным, пошатнули его решимость, заставив Элоя Кальво отдалиться, и в последствии практически разорвать отношения с самым близким ему человеком. Застенчивому и ранимому юноше, с острым желанием быть признанным в обществе, самоутвердиться было сложно. Похвастаться большим количеством друзей он не мог, и все общение с приятелями по Сант-Жорди сводилось к редкой переписке в интернете и поздравлениям по праздникам.
В отличии от многих, Элою повезло, ведь новая работа в «DelGado D’Art» – художественной студии родного Сиджеса, приносила ему массу удовольствия. Городок хоть и небольшой, но в нем всегда кипит жизнь. Праздники, карнавалы, новые лица – бесконечный источник идей для творчества и студия, пользуясь большой популярностью у туристов, во многом способствовала этому.
Проработав какое-то время в одном из местных кафе официантом, Элой понял, что пора бы уже перестать тратить свою молодость на то, к чему не лежали душа и кошелек. Платили в кафе мало, но страх перед белым холстом долгое время не давал ему сбросить с себя оковы привычной жизни, лишенной смысла и возможности самореализации.
И вот, обычным вечером, заведение, в котором работал, а может и увядал, скучающий творец посетил знакомый Элоя по академии, ныне известный художник авангардист Исмаэль Дельгадо – сын богатых родителей, открывший в Сиджесе собственную студию живописи, и, как оказалось, набиравший в команду талантливых работников. Конечно, он узнал «тихоню Кальво», а после пары чашек крепкого кофе и длительной беседы пригласил в итоге стать частью новоиспеченного коллектива, на что Элой согласился не раздумывая.
Работать у Дельгадо было не сложно и прибыльно. Рисовать портреты и пейзажи на заказ, глядя на сидящего напротив клиента или фотографию той или иной достопримечательности – разве это испытание для художника? Но ко всему легко привыкнуть, и Кальво заскучал. Радость от того, что он снова в обойме, сменило разочарование от неспособности создать что-либо свое. Он жаждал известности, одновременно опасаясь обратить на себя внимание критиков. И целая вечность впереди не сулила никаких перспектив. Она пугала, порождая сомнения. Как будто одной лишь «вечности» немого диалога с белым холстом было недостаточно.
Странный июльский день, странным летом, в странном, но прекрасном городке. Элой ловил на себе беглые взгляды незнакомых людей и ощущал себя голым посреди оживленной площади. Такое с ним случалось часто. Возникало острое желание надеть «кольцо всевластия» и раствориться в воздухе. В таком состоянии думалось бы легче,