как при глубоком вдохе, грудью, при ходьбе не «смурыгать» ногами.
Сам держался браво, ходил, оттягивая носки ног, любил прихвастнуть. Нередко рассказывал о своей службе в двадцатые годы в кавалерии. Как он в те годы в свободное от службы время вечерами проводил приятные минуты с девушками на танцах, куда ходил в отлично подогнанном обмундировании. На сапогах были шпоры с малиновым звоном. Этот звон особенно, как он говорил, привлекал девушек.
Когда на построении комполка выходил перед строем, грудь всегда держал приподнятой. Знаки отличия, пуговицы, сапоги блестели, как на строевом смотре или параде. Говорил он четкими отрывистыми фразами, смотря при этом на личный состав и наблюдая, какое впечатление он производит на окружающих. Хотел казаться добрым и даже справедливым командиром. На самом деле он был ни тем, ни другим. По любому поводу, если усматривал какое-то нарушение или если ему что-нибудь не нравилось, без всякого объективного разбора «нарушителя» наказывал. За чрезмерную строгость мы его прозвали «грозным».
Но после посыпавшихся на него в штаб бригады жалоб его буйная строгость поутихла, и это прозвище забылось. Летчиков он называл «коршунами», последние и его стали называть «коршуном». Это прозвище за ним так и закрепилось. Видимо, начальство сделало ему замечание по поводу чрезмерной строгости. Мы это поняли по тому, что взысканий личному составу он стал давать гораздо меньше. Возможно, он понял, что с этими людьми ему вскоре придется воевать, то есть ходить на боевые задания. Все остальное, свойственное его натуре и привычкам, осталось прежним.
Большое внимание в полку отводилось строевой подготовке. Для предстоящей боевой работы она в то время нам была совершенно не нужна. Об этом мы открыто говорили на комсомольских собраниях и просили, чтобы время, отводимое на строевую подготовку, лучше выделяли на тактическую подготовку и практические занятия на материальной части, стрельбе в тире из личного оружия, из которого хорошо стрелять мы практически не умели. Каждая неделя обычно заканчивалась строевым смотром, во время которого кого-то обязательно наказывали. От дежурных по полку Крешков требовал по прибытии его в часть четких громких рапортов. Не всем удавалось выполнять это требование.
За плохую подготовку к несению наряда в первую очередь попадало адъютантам эскадрилий. Единственными дежурными по полку, к которым комполка не предъявлял претензий за рапорт, оказались двое – пилот 2-й эскадрильи сержант Сидоренко и пилот 3-й – я. Желая угодить Крешкову, адъютанты посылали нас в этот наряд еженедельно. На одном из построений полка командир обратил внимание, что часть летчиков, в большинстве из числа командиров звеньев и старших летчиков, украсили свои лица бородами, усами, бакенбардами.
Сам Крешков свое лицо не украшал, и, конечно, это ему не понравилось. Стоя перед строем полка, сделав кислую гримасу, сердитым голосом он произнес: «Тоже мне, гоголевские герои, красавцы какие. Всем, имеющим на