респиратор, чтобы сплюнуть накопившуюся слюну. – Фу. Ну и мерзость же ты обнаружил. Только ты мог умудриться наткнуться на столь несусветное дерьмо…
– Ну и? – Таонга с негодованием смотрел на меня, словно бы ждал того, что я ему сию же минуту пролью на сложившуюся ситуацию.
– Что «ну и»? Откуда ж мне знать на кой хрен собачий эти придурошные полулюди полухренпойми кто, рубят друг друга на фарш?.. Ммм, свежачок! – носком своего ботинка я поддел валявшуюся рядом чью-то кисть и пнул ее в своего друга.
Грубым было конечно же отвечать ему подобным образом, ибо мы прекрасно понимали, что все это дело рук профессионалов. Или профессионала. Что врятли. Или же скорее всего.
– Так что? – раздался истерично-писклявый голос, пронзивший плотную вату моих рассуждений.
– Ах, – с наигранным удивлением откликнулся я. – Ты еще здесь?
– …
– Орудовал резаком, – серьезно ответил я, пиная один из многочисленных останков, оголяя место среза.
***
– И что же ты думал? Что мне удастся сохранить свое, изглоданное обстоятельствами, внутреннее равновесие, покой? Чем обусловлено мое нынешнее поведение? Зароком, что я, когда-то давным-давно, да так давно, что и сам уже не помню, дал его себе? Ну уж нет! Только представить себе стоит столь непревзойденную концепцию этого пресловутого мира, как все твои даже самые сокровенные и, казалось бы, нерушимые понятия о собственной внутренней Вселенной – рушатся, словно химические хитросплетения, что возникают в результате всего того неправдоподобного большинства, что окружает энергией своей всеобщее естество. Ничего удивительного, до сей поры трогательного – не остается в твоей голове. Все прекрасное уже давно изглодано червями будничного, уже приевшегося хаоса и преобразившейся истерии. Что ж…
Немыслимо и до невозможности отчужденно Сод впилился взглядом в небольшую группу угрожающе столпившихся перед ним людей. Их почерневшие от бесконечной грязи и голода лица уже давно не могли выражать ничего, кроме первобытного инстинкта. Их тела источали немыслимое возбуждение и каждый из этой нелепой толпы уже обгладывал косточки пришельца.
Сод не был зол на них, скорее наоборот. Он воспринимал их, как животных, причем, в буквальном смысле. А Сод обожал животину любого рода. А эти хотели банально поесть. А стоит ли ненавидеть существо за его совершенно объяснимую потребность?
«Все мы люди», – промелькнула короткая мысль в голове старателя, чем породила на его морщинистом, уже давно не видавшем бритвы лице, едва заметную улыбку. Горьким опытом Сод научился не демонстрировать свои белые зубы, которые так обожали дикари. Добыча ценилась хорошими зубами и кожей покрытой татуировками, коих у Сода имелось великое множество по всему телу. Сод являлся своего рода одним из тех немногих пионеров старательского удела. Он один из первых, кто начал составлять мировую карту выходов на поверхность с подробнейшим описанием прилегающей местности и прочей полезной информации, что существенно