все испортить, отмалчиваясь и уважая право сына на личную жизнь. Они старались все также, время от времени, выезжать на выходные загород, ходить в кино и на выставки, но если Макс начинал разговор о собственных планах, Вера не распекала его за то, что он лишает ее своей компании. Она понимала: привычный уклад их жизни вдвоем скоро будет неизбежно нарушен.
Однажды, в теплый майский день, когда мохнатые кусты бурно разрослись у дедушкиного дома, его не стало. Чистый и ухоженный садик, хранитель всех дедушкиных устоев, остался на попечении Веры и ее сына. Листва, солнечная и сочная, была недавно обильно полита весенним дождиком; грубые скамьи и сколоченный дедушкой стол остались вечной памятью о хорошем человеке. Мама и сын переехали в дедушкину квартиру на сороковой день после его ухода, и первое время Верочке было очень тяжело и сиротливо, потому что теперь некому было пожаловаться на сбитые коленки, недолгое замужество, вечно ссорящихся родителей и на свое разбитое сердце. Никто теперь не скажет ей, что любит больше жизни.
Дедушка, как и его супруга, ушел от внезапного сердечного приступа. Было ему неполных восемьдесят лет. Еще утром строил планы и бодро говорил с внучкой по телефону, а днем сам успел вызвать себе скорую помощь. Верочка летела через весь город и была уверена, что все наладится: дедушка был крепким и никогда ни на что не жаловался, даже не обращался в поликлинику. Когда Вера вошла, врач, немолодой и очень уравновешенный человек, уже сделал несколько уколов и, склонившись над диваном, что-то говорил больному. Верочке в коридоре, плотно притворив дверь, он посоветовал быть готовой ко всему: «Я, конечно, могу помочь ему протянуть еще несколько часов, но это бесполезно. Ранения, нездоровое сердце, а главное – возраст». Внучка, слыша слова доктора, мало вслушивалась в то, что он говорит. Требовала делать все, что возможно, сдаваться не собиралась. Верила в чудо. А кто в него не поверит, когда перед тобой лежит родной и такой беспомощный человек? Собрались родные, приехала еще одна «неотложка», оснащенная другим оборудованием, но в больницу дедушку почему-то не брали. Он лежал бледный и тихо так, едва шевеля губами, говорил: «Не надо больше уколов… больно… отпусти меня, Верочка… переезжай сюда с сыном… живи хорошо, радуйся жизни, благодари за все, а я всегда буду рядом».
Похороны она помнила плохо, как во сне. Была у нее такая способность, защитная реакция – блокировать плохие воспоминания. Ждали, когда прилетит младший брат дедушки из Калининграда. Сестра ответила телеграммой с соболезнованиями, но не приехала: она всегда жила уединенно, слыла отшельницей, хотя жила не в тайге, а где-то недалеко от Москвы, в городе с музыкальным названием Рошаль (маленькой Верочке виделся в этом рояль). Три дня дедушка еще провел дома, но это был уже не он. Спокойное, красивое, волевое лицо сильного человека, будто восковое, напоминало деда лишь отчасти. Приходили его друзья-ветераны, налетели с соболезнованиями мамины и папины коллеги, старые соседи. Чужие лица внучку раздражали: почему они здесь, к чему эти слезы? Все казалось ей неестественным. Испуганного десятилетнего Максима отправили