не к Гризогрудскому? Сразу бы к прокурору и шла бы.
– Ещё и эта дрянь теперь. Минус три дня из жизни. А… проходите. Гриша! Табурет!
– Вот.
– Ответите на вопросы и можете быть свободной. Если потребуется, позовём врача, чтобы осмотрел вас и оказал помощь. Если потребуется.
– Да бог с вами. Делайте, что хотите.
– Яловой, почему ещё здесь? Мухой, мухой! Нестер уже там.
– Михаил уехал с моим чемоданом.
– А какого!.. простите. Чем ты думал, пока он был здесь? Иди отсюда! Во дворе поскучай, – скоро будут.
Гранко
– Деда, расскажи мне сказку.
– Какую, внучек, сказку тебе рассказать?
– Про генерала Топтыгина.
– Мы же вчера с тобой её слушали. Может, что-нибудь другое? Одно и то же не интересно слушать каждый день.
– Интересно.
– Выбери другую.
– Какую?
– Хорошую. Знаешь, где находится Антарктида?
– Нет.
– Тогда укладывайся. Я тебе поведаю. Всё?
– Да.
– Выключаю?
– Расскажешь?
– Слушай: уж сколько людей попирало землю с тех пор, как те угли остыли, – всех земля приняла без остатка, да ещё и сменила свои полюса. А воды с тех пор утекло!.. – так много, что вновь воротились впалые воды к своим истокам, доказуя постоянство перемен… А ну-ка, Даня, двинься немного. Вот так. Укрылся?
– Да. А что значит, доказуя?
– Значит, подтверждая. Слушай дальше, внучек… Табором, у позабытой всеми просёлочной дороги, стояли цыгане. Много их было – не сосчитать.
– А попирали?
– Что?
– Ты сказал, попирали. Что это?
– Значит, жили. Ходили то есть. Не перебивай. Или слушай, или давай ложиться спать – поздно уже.
– Я буду слушать, дедушка.
– С наступлением первых заморозков табор снялся с места и рома двинулись на юг, чтобы перезимовать где-нибудь в ногайских степях. Конечно, тогда и ногайцев-то и не было, но сегодня доподлинно известно: те земли, куда направились рома, ныне уж принадлежат им. Только и остались от кочующих на прежнем месте, что смятая половищами шатров жёлтая трава да истлевающие уголья кострищ.
– А ногайские степи – это наша земля, я знаю. Да, дедушка?
– Да. Ныне край Ставропольский, ранее – Ногайские степи. Оттого, значит, что обитал тут ногайский народ.
– А что стало потом?
– А потом… потом цыгане ушли, оставив догорать костёр. Разжёг его ещё по весне Гранко, – первый среди цыган балагур и зачинщик; всяк его кулак понюхал, никто совладать не мог. Ни на миг не стихало пламя, обогревая людей, отгоняя хищников и освещая лица в округе. Много вкусного было приготовлено над тем очагом, много былей, и ещё больше небылиц, сказано, о многом было переговорено и порешено на собраниях у того огня, и он – он впитал в себя всё, зажил своею жизнью. Прошли первые осенние дожди. Ближе к ноябрю по ночам стало подмораживать, и травинки по утрам одевались в серебро. Вот тогда-то цыгане свернулись и ранним утром разменяли свою первую сотню дней пути. Много предстояло