бы сено не сгнило на валку, я один не поспею. Да не приведи Господь снова дождя к вечеру…
– А что ж, само не просохнет?
Николай Данилович посмотрел на заспанного ребёнка, добродушно рассмеялся, скрывая огорчение ленью любимого внука, затем достал из шкафа старые, поношенные брюки и, одеваясь прямо на ходу, уже вполне серьёзно распорядился:
– Позавтракай скоро и приходи к Горемыке – там тебя и подберу. А я пока овец выгоню. Да бес бы их не занёс снова за дальнюю балку! Вчера пока нашёл их, окаянных, пока пригнал обратно, – вымок до нитки. Паразиты проклятые! Чем вам, черти кучерявые, тут трава не такая?!
Последние слова доносились уже из прихожей, а затем поток брани в адрес животных и вовсе утих, глухо проникая в дом через открытые форточки окон – старик вышел во двор, продолжая ругаться вслух.
– Николай! – кричала ему вслед Любовь Сергеевна, – Николай!!! Я вам курицу сготовила! В прихожей оставила. Забери! На полке лежит!
Завтракать мальчик не стал. Наскоро оделся и выбежал во двор под громкие нагоняи Любови Сергеевны. Та, в запачканном мукой халате, с гусиным крылом в руке, спешила следом. Охмурив брови, женщина остановилась у распахнутой калитки и громко выругалась в спину беглецу:
– Что б тебе пусто было, бессовестный! Где это видано, чтобы не емши ехать!? Вернись сию минуту!
– Я не хочу, ба! – с тем и убёг.
Женщина в сердцах всплеснула руками, круто повернулась и прошла обратно в дом, громко хлопнув входной дверью прихожей.
Тропа, прожёванная под вчерашним проливным дождём коровьими копытами, протянулась от двора до самой Горемыки – километра с два, наверное.
Так пали́т, что привыкаешь не сразу, выйдя из дома. Только у первого оврага перестаёшь чувствовать себя, будто калач в печи; привыкаешь понемногу.
Там, на крутом бережку, и уселся мальчик, окунув пятки в студенистую, мутную воду в ожидании своего дедушки. Временами он прислушивался к шуму моторов проезжающих просёлочной дорогой автомобилей.
В траве стояла громкая трель кузнецов, согласно квакали лягушки; видимо, к вечеру снова дождь. Горячий, обильный, предваряемый разреженной прохладцей и терпким запахом полыни.
Зеркало воды ровное, будто замерло; не пошевелится ни чуть. Если бы не пульс в ушах, можно было бы подумать, что остановилось самое время. Дважды рыба пустила круги по водной глади. «Надо бы вернуться сюда вечером с удочкой», – подумал мальчик. Тут из-за оврага расслышался знакомый звук мотора.
– Дедушка! – смекнул он и резко поднялся от земли.
В глазах потемнело. Босою ногой он нащупал паутину широких трещин в грунте и свои сандалии. Стало проясняться, и уже скоро тьма вовсе рассеялась; остался привычный пейзаж с минимумом красок и редкие мушки перед глазами.
Грузовик застыл на обочине. Пассажирская дверь отворилась изнутри, и Николай Данилович кликнул внука. Тот с чувством восторга зацепился некрепкими руками за нижнюю перекладину железной рамы сиденья, влез на подножку и привычными движениями перекатился сначала на пол, а затем перебрался на сиденье.
Водитель