справку.
После похорон обнаружился замшевый мешочек орденов и медалей. Красная Звезда с малым номером, полученная, следовательно, в начале войны. И флакон когда – то дорогих и престижных духов «Красная Москва», презент Вериного пациента лет двадцать пять тому назад. Стеклянная пробка притерлась, приварилась и с трудом подалась. Пошла коричневатая муть и уксусный запах.
Сейчас я старше Веры, часто думаю о серебряном черпачке. Если есть жизнь духа после кончины, что скажу?
Тем тихим днем ничего убийственного не произошло, – говорит моя жена, успокаивая. В самом деле она так не думает. Помог ли я во благо Вериной душе покинуть страдающее и обреченное тело. Поступи я так же, будь в СССР памперсы?
Вторжение
Продажные журналисты, шпионы, роковая дева в небольшой правдивой повести о былом.
На Вацлавской площади Праги стоят советские танки, лучшие в мире. Десять из пяти тысяч, вкативших в Чехословакию в августе 1968 года. Хороши, скрытая мощь. Грязь дорог восточной Европы на лобовой броне. Броня крепка. Наши танки быстры. От гедеэровского Берлина до Мюнхена, например, одиннадцать часов. Танки любой державы, в отличие от самолетов, лишены индивидуальности. Но отражают народный тип. В русском есть что – то молодое, залихватское. И некая горделивость. Немецкая «Пантера» была крепкой женщиной средних лет, тяжела на руку. Английский «Центурион» – молодящийся джентльмен.
На Вацлавском намести народ беснуется и плачет, камни, звеня, лупят броню. «За нашу и вашу Свободу!». Более отчаяния, чем злобы. Таких пражан Сергей не видел, не предполагал. Последний в колонне танк загорелся. Бутылка зажигательной смеси, оружие отчаяния. Солдаты выскочили, сбивают огонь брезентами. Сергей успел нажать фотоспуск. Алена (ударение на начальном А) вырвала «кодак», страшится танков. Их тупая, пещерная мощь подавляет. Передний танк повернул башню и хищно повел пушкой. Лейтенант открыл люк и выглянул. Ему долдонили защитить Прагу от оголтелой западногерманской военщины, наследницы Гитлера. Об этом твердила по-чешски и по-русски новая мощная радиостанция «Волга». Сергей узнавал московских дикторов. В первые дни вторжения пошла деза: «Страна встречает желанных защитников социализма цветами и пивом, чешки и словачки флиртуют и фотографируются с русскими сержантами». Они там не понимают тяжести своих объятий? Эфир абсурда.
Возвышаясь над толпой, лейтенант из Костромы (Луги, Осташкова, Порхова) чувствовал обман. Но усомниться в родном, черно – земельном русском и заскорузло – советском не мог.
– Давай! – сказал он механику. Мотор взревел форсажем, сизый бензиновый туман всклубился. Народ шарахнулся. Сергей длинно материл лейтенанта. Алена больно толкнула, крикнула:
– Сто лет не говори в этом городе по-русски! Заплакала. – Нет у меня родины.
Ему, постороннему, жутко видеть бессилие достойного народа. Пошел дождь, толпа прибывала. Рядом старик сказал, махнув на танки:
– Они