и Андерсена. В самом начале.
Плащ так себе, одно название, но он мне нужен. Под проливным дождем в нем зябко, а мне идти пешком далеко. Да еще и по почти не мощеной дороге. Вот я и надеюсь на свой красный лаке – так проще поймать попутку, ведь меня увидят издалека. Если в это время суток здесь вообще бывают попутки. Автобусы-то точно здесь не ходят уже в десять вечера, а такси по мобильнику я вызвать не догадалась. Торопилась. Забыла трубку в квартире. Здраво рассудить если, то и правильно, что не вызвала: пусть о предстоящем деле знают как можно меньше людей.
Между лужей под названием «дорога» и лужей под названием «тротуар» я иду по тонкой грани. Она «бордюр» называется. Какова ирония-то: я в этой жизни постоянно хожу по таким вот «бордюрам», между чем-то одним и чем-то другим, и не сойти с «дорожки» без потерь. А спроси меня сейчас кто-нибудь: куда это я в двенадцатом часу ночи в гламурненьком плащике китайского разлива горной козой скачу под дождем по редким бетонным камешкам, я отвечу: «В прачечную». Ответ гениальный, правда? Меня никто не подвезет, и даже плащик не поможет. Подумают: «Сумасшедшая». А я ведь чистую правду про прачечную скажу. Вот, снова каламбур получился… И почему я зонтик не взяла? Сама не знаю.
Щели между новыми плитами на мощеной дорожке у той прачечной покрылись молодой зеленой щетиной. Дорожку совсем недавно, кажется в марте, заново вымостили серо-коричневыми восьмиугольниками – с претензией на элегантность. Но делали наспех, как обычно, и уже к апрелю под новыми плитами зачавкала старая землица, изрядно расхлюпанная весенними дождями. Из-под плит пробивается трава, вопреки всему…
Вот и я вопреки всякому здравому смыслу иду под дождем по осколкам бордюра, отставив в сторону левую руку: голосую и поддерживаю равновесие. К полуночи я буду на месте. Должна. В любом случае.
О, чудо! Кто-то всё же ездит в Ромашевске по ночам! Пусть это даже такая страшненькая колымага, как та, что вывернула из-за поворота. Ну, мой красный плащик, я надеюсь на тебя! Ха, не подвел, родимый! Но мог бы и получше что-нибудь выбрать, чем этот житель свалки, сбежавший от эвакуаторов. Или это его за непристойный внешний вид оттуда выгнали?…
Полуразбитое нечто остановилось прямо возле меня. Искореженная дверца гостеприимно распахнулась. Я шагаю к машине. Туфли окончательно промокли. Это уже просто калоши какие-то. Но с грани между чем-то-не-важно-чем без потерь не сойдешь. Любимые лодочки принесены в жертву их хозяйкой. Заглядываю вовнутрь. Невероятно худой и высокий шофер, такой бледный, что это видно даже в темной кабине, с гладкими как галька глазами, глазами без зрачков, посмотрел на меня. Я слишком поздно опустила глаза, успела хватануть его мыслей. Вот если бы не дождь и не дефицит времени, я ни за что бы со Смертью в одной машине не поехала!
Пасха в этом году поздняя – в мае. А в тот год, когда у моего тощего мрачного водителя появился этот микроавтобус, ее отмечали в апреле. Двенадцатого, кажется. Тогда, не смотря на календарную весну, голубое небо над Ромашевском проглядывало редко. Теплый южный ветер, разгоняющий зимние облака и наполняющий любого человека непонятной уверенностью, будто все будет хорошо, тоже еще ни разу не прилетал. Чаще моросил дождь. Но трава, как и сейчас, упрямо выбивалась из-под плит, торчала из трещин в асфальте, зеленела то здесь, то там, по всему городу на зло серому дождю.
Вот тогда, почти пять лет назад, за пару дней до Пасхи, а именно в Страстную пятницу, к краю гравийной еще дорожки в прачечную, подкатила грязного цвета "газелька" с госномером 746. Самый естественный цвет для того окружения, ведь грязь начиналась сразу за новеньким тогда бордюром.
Из кабины вышли двое. Один – худощавый молодой парень лет двадцати на вид. Темные волосы, карие глаза, не красавчик, не урод, не запомнишь лица, если не стараться. Второй, тот, что сидел за рулем, мужчина средних лет, поплотнее, посерьезнее. Что про него сказать? Обычный мужик. Хлопнув водительской дверью, вразвалочку он подошел к задним дверям машины. Парень уже стоял там, сунув руки в карманы, ссутулившись, втянув голову в плечи. Морось проникала ему за шиворот.
Оба мужчины поеживались, но оба же были без курток. Работа, которую им предстояло сделать, не должна была занять много времени, потому и об одежде никто особо не позаботился. Шофер открыл дверцы и парень вытащил из кузова несколько обернутых в толстый целлофан прямоугольных пластин: три большие и одну маленькую.
– Эт что? – вяло поинтересовался мужчина.
– Да вывески, – ответил парень. – Завтра открываемся.
Вместе они перетащили щиты к свежевыкрашенной, но уже отсыревшей стене здания, к которому вела гравийная дорожка. Большие оказались еще и тяжелыми. Пока переносили их – взмокли и промокли сами.
–
Не погода, а МММ какой-то, – проворчал молодой.
–
Эт почему? – покряхтывая, поинтересовался старший.
–
Морось мелкая и мокрая. Мелкая мерзкая мокрая. МММ.
Каламбур понравился мужчине, он напомнил ему молодость: тогда по глупости сам он вложился тоже в какую-то финансовую пирамиду и, разумеется,