мне имя, имя – это счастье.
Скажи мне имя Бога и Любви.
Среди дождей, ноябрьского ненастья
не бойся, только имя назови.
И дальше – говори всегда стихами
и реже – прозой, можешь даже петь,
пусть так же тихо, как вода в стакане
трепещет перед тем как замереть.
Скажи мне имя. Это – счастье, имя:
твое узнать и в сердце укрепить,
ловить его, как мотылька в камине
и крохами, как эту воду пить.
Лелеять языком, губами трогать,
щекой касаться где-то на груди,
к себе прижать и охранять под тогой
неведомой придуманной любви.
Носить в себе и звуком любоваться
его слогов и гласных, просто петь…
И – боже мой! – уже не сомневаться,
что с ним ты счастлив даже умереть.
Скажи мне имя, это имя – искус,
надежда жить, смеяться и искать.
Секрет ли в том, как остро нежен привкус
желания ласкать, ласкать, ласкать…
Было
«Лучше падать, чем стоять на месте…» – было…
«Зачем ты прячешь от меня глаза…» – было…
«И даже воздух пахнет женщиной…» – было.
…Ссора – не ссора: ночь недомолвок,
мелочных, маленьких, недоказуемых.
Кажется, тени сотканы из уловок
и до конца невысказанных сказуемых.
…Утро – расходимся, пряча взгляды.
День – протаскиваешь ожиданием.
Вечер – многим куда-то надо,
а ты – ягненком, как на заклание, —
тупо.
Болтаться по улицам не менее глупо,
чем круглым фонарем на столбе.
Еду домой, к себе.
Улицы, здания, люди, парадная,
Ночь,
чем сегодня порадуешь?
Лестница, дверь, комната, и на столе —
клочок бумаги, ключом прижатый.
Не верю!
Настежь двери,
лестницу – прочь, – в ночь,
улицу глазами охватывая,
ногами хватая ее поперек.
– Стой! (зеленый огонек).
Скорее, вокзал, давай, уезжает!
– Кто? Жена?
– Она, не знаю.
Нажми, папаша. К черту – слова.
Седая качнется голова:
– Нажмем, пожалуй.
Жалуй ли, не жалуй,
но за красными огнями уже не угнаться.
Только расталкиваемые на перроне
пассажиры злятся.
А она – в вагоне.
Мысли – вскачь: что делать?
Небо, земля, пространство, —
все сжатое до предела
рвется протуберанцами:
К делу!
К делу, мысль! К делу, мозг,
мозг, который еще не выдавал.
(Давал, все давал, что было, не пряча.)
Прячу, прячу слезы мужского плача.
Плача ли, стона? Все – внутри.
Снаружи – безмолвен, как безъязыкая
колокольня Ивана Великого.
Улица безликая шевелится силуэтами,
вопросы топорщатся лапками креветок:
чего испугалась?..