некоторых событий с фазами полнолуния, затем стянул мордочку в принимаемое решение и сказал просто, как говорят все герои перед всеми основными событиями во всевозможных книгах о всевозможнейших приключениях:
– Ничего, ещё посмотрим, у кого холка круче.
ГЛАВА II
Подойдя к дверям обеденной залы, где вечерами Толстина́ Глоб баловал стаю кулинарными изысками, Тихий Тук замер в немом оцепенении, ибо картина, представшая перед ним, выглядела удручающе…
Большого Бло не было, отсутствовал и его младший брат. Остальные шуршики сидели за огромным столом, с понурым видом склонившись над пустыми тарелками, что было им совершенно не свойственно, ибо ушастая братия славилась говорливостью, особенно вечерами, когда можно было прихвастнуть подвигами, содеянными в день минувший. Мухи беззаботно планировали над огромным котлом, всё увереннее сужая круги и выжидая момент, когда бульон остынет и можно будет устроить весёлые купания. Из котла же торчал половник Глоба и чьи-то, закончившие свой путь, копыта. Не смотря на пьянящие ароматы варева, над скуксившимися мордочками витал призрак чудовищного проступка.
«Чернушка» вопросительно скосила голову и снизу вверх взглянула на своего хозяина. Полагая, что «оцепенение» – есть традиция, она последовала примеру шуршика и тоже «оцепенела», выпучив оба глаза, когда же воздух в зобу кончился, решила добрать его, но непроизвольно кудахтнула, нарушив трагизм момента, а кудахтнув, испугалась и виновато втянула голову в собственную тушку. Только тогда братва покончила с критикой личностного роста и оборотила на вошедших грозные морды. Почувствовав, что им не до конца рады, дерзкая птичка спряталась за топы истребителя разбойников, дабы не привлекать к себе излишне пристального внимания.
Пробежавшись взглядом по хмурым физиономиям сотоварищей, Тук смекнул: в его отсутствие, братва чем-то сильно проштрафилась. Но, так как лезть в душу к соплеменнику считалось делом зазорным, ибо «…шуршик волен сам признаваться в косяках неправедных…», Тихоня не стал допытываться истины. Это вообще было не в его правилах! Он молча пересёк залу и, остановившись во главе стола, бросил на отшлифованные временем доски мешочек, отливающий голубоватым сиянием.
– Есть время печалиться, и есть время петь песни! – многозначительно произнёс он. Изъясняться глубокомысленными сентенциями для Тука было всё равно, что орех расколоть. За это умение остальные шуршики его очень ценили, а потому предпочитали держать уважительную дистанцию. Тихоня много читал, знал ещё больше и, в представлении соплеменников, вообще слыл ходячей энциклопедией. Откуда столько умного помещалось в его голове – было решительно не понятно! Мало того, что оно там помещалось, так ещё было аккуратно разложено по полочкам, и что уж совсем добивало праздных ленивцев: каждую ночь пополнялось до кучи!
Увидев заветный мешочек, морды шуршиков расплылись в довольные улыбки. Сердце негодяя, ещё пульсирующее в кожаном переплёте, не может не обрадовать