орых мелькают измученные лица людей, устало бросивших в них свое отражение и голубей, слетающихся с воробьями на частный водопой. Но в тот московский вечер лужи рукоплескали по особому – по ним шел необыкновенный человек. Он был неопределенного пола и возраста, но прохожие угадывали в нем мужчину средних лет, задумчивого и высокого. Если бы вам посчастливилось заглянуть ему поглубже в глаза, вы бы заметили в них тихий костер живого и благоговейного интереса ко всему происходящему вокруг. И если бы вы заметили его тихое светящееся любопытство, вы бы непременно захотели узнать, почему этот странный, неизвестный вам мужчина проливает своими глазами свет на все, к чему припадает его жадный взор. Его внешность не нуждается в описании, поскольку не имеет никакого отношения к происходящему у него внутри.
Если бы пешеходы были более внимательными и не столь погруженными в себя, они бы заметили, что лужи, по которым бесстрашно и свободно шагал этот мужчина, буквально расступаются перед взмахом его длинных ног. Лужи не только пропускали его вперед, но и одаривали его непередаваемой симфонией мягких, вздрагивающих оваций. Казалось, что даже воробьи, шелестя своими крылышками в воде, прерывали свои водные процедуры, взметнув по кривой вверх, и радостно приветствовали его. Высокие многоэтажки подыгрывали ему бессчисленными оконными бликами и щекотали его лучистые глаза. Ветер бесконечное число раз бросался ему в лицо, снова и снова целуя его сильным воздушным потоком. Солнце стояло высоко, но украдкой поглядывало на необычного незнакомца и томило его своим многозначительным теплом и лаской. Абсолютно вся жизнь вокруг встречала походку этого мужчины как победоносную и триумфальную, словно это был не прохожий, а римский император, тайно вошедший в город после победы над жестоким врагом. Распущенный шарм, какая-то внутренняя сила рождали величавую поступь этого незаурядного, но внешне очень простого человека. Путник был тотально увлечен собственным шествием и излучал неподдельный интерес не к тому, куда он идет и не к тому, почему он идет, а к самому процессу ходьбы. Он живо интересовался смыслом движущей силы, подчиняющей его мускулы и жилы динамическому закону непонятой жизни. Словно он был пилотом тела, в которое был усажен четыре минуты назад, но который не прекращал получать ментальное удовольствие от плавных и органичных движений этого плотского скафандра, где каждая деталь присутствует в силу своей необходимости и важности, где процессия напряжения и расслабления мышц складывается в живое преодоление ограниченной немощи. У него было чувство, что своими длинными ногами он вращает огромную планету, вальсирующую вокруг солнца миллионы лет. Он радовался не тому, что умеет ходить, а тому, что здесь и сейчас, среди тысяч поворотов судьбы и человеческих дыханий, среди сотен взмахов голубиных и воробьиных крыл, среди десятков автомобильных перекличек и цветовых игр идет он сам – мужественный человек! Все его танцующее, пробивающееся вперед движение было невероятно покровительственным, магнетически притягательным, особенно для женщин, встречавшимся у него на пути. Он шел к ним на встречу так, будто они ждали этой встречи больше, чем он. Он смотрел на них так, как-будто знал их все до одной. Как-будто владел ими всеми. Как-будто они все были тайно влюблены в него, но тщательно это скрывали под гримом культурного бесчувствия.
Однако, этот мужчина был влюблен не совсем в женщин, не в их тела. Он был влюблен в жизнь. В его понимании женщина – это самый яркий носитель жизни, в прямом и искривленном смысле. Мужественный человек хотел любить всех женщин на свете. Он хотел заниматься любовью со всеми ими: с молодыми и старыми, высокими и низкими, толстыми и худыми, черными, желтыми, белыми. Заниматься с ними не просто сексом, а соединяться с ними, приобщаться к ним через телесный канал. В этом непрерывном телесном соединении жадная жизнь бьет родниковым ключом, извергаясь на поверхность бытового унынья и скуки радостным многоголосым потоком. Он никогда не предлагал встречным женщинам секс. Они сами шли за ним. Просто шли за ним и все – покорно, завороженно. Заходили к нему в квартиру, он помогал им раздеться, чем-то угощал и заглядывал к ним в глаза, как в самую красивую пропасть на земле. Он мог смотреть на них так долго, как только женщина может выдержать его ядовито проникающий в самую глубину души взгляд. А затем, они снимали с себя все и давали пролиться свету его редкого обаяния на их хрупкую, голодную телесность. Стоит отметить, что снимали они с себя не только одежду. Нет, они снимали с себя буквально все: усталость, отрицательные эмоции, предубеждения, страхи, горечь и боль. Обаятельный магнетизм этого неизвестного мужчины творил с ними настоящие чудеса, приковывая к нему их души. И хотя внешне не происходило ничего необычного, но внутри, между двумя людьми противоположного пола, спонтанно писалась телесно-эмоциональная симфония, музыка текущего момента, который никогда между ними не повторится. Был ли его целью просто секс? Отнюдь. В нем билась любовь и искала свое идеальное средство воплощения из мира нефизического в мир физический. Его любовь не значила готовность распыляться ради кратковременных и мелких постельных сцен. Женщина должна была стать избранной им. Свободный выбор, рожденный в неволе, но воспитанный в культуре вседозволенности, должен быть жестоко натренирован. А это предполагает искусство быть сосредоточенным, сфокусированным,