раздавались сразу отовсюду и мешали сосредоточиться. Такой была суть осквернённой церкви, и она стала на время частью меня самой.
Полная тревог и мыслей, я принялась медленно продвигаться к пюпитру, возвышающемуся над застывшим хаосом. Всё пыталась представить владельца этих странных угодий, а попутно осматривала скрытые в сумраках иконы с чужими лицами; наблюдала я и за тем, как на фоне нелепых силуэтов снег срывался сквозь прорехи в высокой крыше и образовывал в углах целые насыпи.
Знаешь, Дневник, чем дольше я смотрела, тем больше замечала. Суть к сути, так сказать. Душа в душу.
Манекены были необыкновенно уродливыми, с ржавыми скобами в местах подвижных связок и чёрной отметиной в виде креста на груди. А ещё у них были божественные лица.
Я вновь оглянулась на иконы. Кто-то небрежно вырезал куски полотна и приклеил их к манекенам; иконам же дал лица знакомых и незнакомых мне ретро певцов вроде Перри Комо и Дина Мартина. Ухоженные лица выглядели не так уж и жутко. Но что насчёт манекенов? Ближайшая ко мне кукла расслабленно сидела на лавке с опрокинутой на изголовье головой, поэтому различить доставшийся ей облик было не сложно. Я вздрогнула и едва не закричала. Голубые глаза смотрели прямо на меня. Меня поразило странное выражение благочестивого лица и его бездушный взгляд; мне послышался шёпот сквозняка, гуляющего в пустых стенах.
– Кх-кх-кх-х… – внезапно оглушительно захрипело что-то справа от меня. Тонкий кудахтающий голос окончательно выбил меня из душевного равновесия. Резко обернувшись, я задышала часто и глубоко.
Перед самым пюпитром пылало пламя. Разгораясь и разражаясь треском, освещая закопчённые стены и лица святых, оно выхватило из пыльных сумерек зловещую сгорбленную фигуру. Выпученный маслянистый взгляд исподлобья, остановившийся на мне, отозвался ощутимым уколом в сердце и погрузил меня в ещё большую пучину ужаса и безысходности.
Незнакомец ощерился розоватыми дёснами и, хихикнув, склонил голову к плечу наподобие вороны.
– Фамёрзла? Фамёрзла, да? – торопливый кудахтающий голос словно бы пытался изобразить подобие добродушия. А ещё он нещадно шепелявил. Забегая вперёд, скажу, что когда незнакомец говорил, я подолгу молчала, пыталась мысленно разобрать смысл его слов. – Девофька, ты фамёрзла? Иди… Иди… Подойди к феовеку. У феовека ефть покуфать… У феловека ефть мяфцо…
Уродец вновь захихикал и даже скривился от снедающего его веселья, но как только увидел, что я судорожно разворачиваю кресло, чтобы убраться восвояси, то неуловимо быстро сменил настроение и в искреннем отчаянии выставил перед собой безобразные обрубки, оказавшиеся у него вместо рук.
– Не уходи! – жалобно выкрикнул он. Я остановилась уже у самых дверей и, пересилив себя, обернулась. Бродяга стоял там, среди горящих черепов и мёртвых силуэтов. Его одинокая фигура дрожала и кривлялась. – Я… я кое-фто тебе покаву. Тойко не уходи… Вот…
И уродец