раньше эта грозная баба никогда на Семик не ходила в большухах. Зачем на этот раз вызвалась? Кто её знает, что она удумала. Но рыжая для себя тогда решила, что к этой бабище как-то подход искать надо. Как-то понравиться что ли, приблизиться, чтобы та не лютовала над ней два последующих лета. Одно пока ребёночка вынашивает, и второе пока растит и выкармливает, чтобы в бабы косы под резали37 принимая в бабняк.
Но понимала она и то, что если испортит с ней отношения, то конец наступит её существованию. Зорьке можно будет топиться, не дожидаясь Купального праздника. Жизни всё равно не будет, Сладкая не даст. Не отпустит её зверюга на тот свет своей дорогой.
Перепуганная с самого начала, она лихорадочно принялась вспоминать нужные обряды с ритуалами, чтобы не опозориться и ни сконфузиться перед грозной праздничной большухой. Но, как всегда, бывает в таких случаях со страха всё забыла. Напрочь, как отрезало. И Семик у рыжей начался с того, что она рыдала в истерике в своём углу, пока посикухи не сбегали за мамой и ни напугали своими невнятными воплями.
Та прибежала, бросив свои дела на огороде и застрекотала словно сорока над птенчиком, тряся бедную девку за плечи. А как узнала в чём дело, так хохотала до слёз с покатами. А отсмеявшись выдала:
– Ох и дура же ты Зорька. Ни чё она не страшная. Сладкая только с виду такая ершистая, а внутри баба добрая, да и вовсе кстати не злопамятная. Не трясись дурёха. Вот чужие пусть её лютого зверства боятся. А за своих детёнышей порвёт любого на драные полоски, а вас малявок ни то что не тронет, наоборот облизывать будет. Ещё к концу праздника нахлебаетесь её слюней по самое «не хочу».
Эта мамино наставление не особо успокоило Зорьку, но реветь всё же перестала. Да и мама оказалась права, что не говори. Весь Семик Сладкая крякала над ними как утка над утятами, и даже её витиеватый забористый мат и вечные затрещины с поджопниками воспринимались в конце праздничной седмицы как нечто родное и душевное. Хотя поначалу она была грозная, стараясь нет-нет да сделаться не в меру сердитой, что в конце у неё уже не получалось, как ни зверствовала.
Собрала она девчат на площади у реки. Злобно зыркнула из-под мохнатых бровей что пушились раскидистыми кустами, но увидев на мордашках неподдельный страх, а кой у кого и блеск слезинок на пухленьких щёчках, как-то в раз обмякла, подобрев к подрастающему поколению.
– Значится так убогие, – начала она втолковывать инструктаж перепуганным девкам, тянущимся перед ней вверх как молодые берёзки, – никаких чёб пацанов духу не было.
Вообще-то прямого запрета для ватажных бывать на девичьих праздниках как такового не было. Даже были такие куда их специально звали, потому что там без них было совсем никак. Были и такие куда не звали, но они сами являлись без приглашения, и без них те праздники тоже были бы не праздники. Но вот на Семик ватажных ни только никогда не звали, но и хоронились от пацанов насколько это было возможно, потому что на эти дни они были безоговорочно не нужны. Это было девичье