майку, грязную и вонючую, но и думать было нечего снять ее через голову, так что Матоха извлек из кармана какой-то хитроумный нож и разрезал ткань на груди. Теперь Большая Ступня лежал перед нами на диване полуголый, волосатый, словно тролль, со шрамами на груди и руках, с полустертыми татуировками, ни одной из которых я не сумела разобрать. Он насмешливо щурился, а мы искали в его полуразвалившемся шкафу какую-нибудь приличную одежду, пока тело не окоченело окончательно и снова не превратилось в то, чем, собственно, являлось – кусок материи. Рваные трусы торчали над поясом новеньких серебристых спортивных штанов.
Я осторожно размотала отвратительные портянки и увидела его ступни. Они меня потрясли. Мне всегда казалось, что ступни – наша наиболее интимная, наиболее личная часть тела, вовсе не гениталии, не сердце и даже не мозг, несущественные органы, значение которых все так переоценивают. Именно в ступнях сосредоточено все знание о Человеке, туда стекает с тела глубокий смысл – кто мы на самом деле такие и каково наше место на земле. В соприкосновении с землей, там, где она граничит с телом, заключена вся тайна – что мы сконструированы из элементов материи и одновременно отчуждены от нее, отделены. Ступни – наша вилка в розетку. И теперь эти ступни стали для меня доказательством его иного происхождения. Он не мог быть Человеком. Наверное, какая-нибудь безымянная тварь, одна из тех, что – как утверждал наш Блейк, – отливают из расплавленного металла бесконечность, обращают порядок в хаос. Может, Большая Ступня был чем-то вроде демона. Демоническое существо всегда узнаешь по ступням, они оставляют на земле особые следы.
Его ступни – очень длинные и узкие, с худыми пальцами и черными, бесформенными ногтями, казалось, были созданы, чтобы хватать. Большой палец немного отстоял от остальных, как на руках. И еще эти ступни поросли густыми черными волосами. Неужели такое бывает? Мы с Матохой переглянулись.
В почти пустом шкафу мы отыскали костюм кофейного цвета, немного заляпанный, но, в общем, почти не ношенный. Я соседа никогда в нем не видела. Большая Ступня всегда ходил в валенках и вытертых штанах, а к ним надевал клетчатую рубашку и стеганую безрукавку вне зависимости от времени года.
Одевание покойного навело меня на мысли о ласке. Не думаю, чтобы он при жизни знал такую нежность. Мы слегка поддерживали его под руки и натягивали одежду. Своей тяжестью тело налегало мне на грудь, и, преодолев волну естественного отвращения, от которого подташнивало, я вдруг подумала, что надо бы обнять его, похлопать по плечу, сказать что-то успокаивающее: не расстраивайся, мол, все будет хорошо. Однако я не сделала этого из-за присутствия Матохи. Вдруг бы он воспринял это как извращение.
Нереализованные действия обратились в мысли, и мне стало жаль Большую Ступню. Может, его бросила мать, и он был несчастен всю свою печальную жизнь. Многолетнее несчастье разрушает Человека сильнее, чем смертельная болезнь. Я никогда не видела, чтобы у него кто-то гостил, его не навещали ни родственники, ни друзья. Даже грибники не останавливались