ноября
Меня разбудили в 7-20 ч. Я лежал в постели и долго с ужасом думал о предстоящем вставании. Наконец собрав всю силу воли, скинул одеяло и стал мыться. В комнате было холодно. Холод действовал на меня угнетающе, я стал нервничать и чуть не расплакался. По ночам мне грезятся свежие белые булки и горячие, жирные свиные отбивные. Мечты о них заставляют течь слюнки и вызывают безотрадную и безвыходную тоску. Я все чаще и чаще, стараюсь забыть ужасную, безнадежную действительность, обращаюсь к прекрасному прошлому, иногда я ложусь в холодную постель и начинаю постепенно согреваться или сижу на дубовой лавке у Лалло во время тревоги, в воспоминаниях воскресают чудесные образы прошлой жизни. Поев горячей каши, я несколько успокоился, и пошел в школу. Проходя в серой полутьме по Рылеева, я заметил, что под ноги попадаются стекла. Подняв голову наверх, я увидел темные зияющие окна безлюдных черных домов. Подходя к школе, я увидел, что часть стекол выбито. Я поднялся по лестнице и по пути встретился с Кириченко. В классе не было ни одного мальчика. Человек 12 девочек в пальто и штанах стояли группами в классе. Никто не раздевался. В окнах некоторые стекла были выбиты. Крайние парты стояли дыбом. Кроме нас пришли еще Баллерштадт и Кравченко. Я сперва разделся , но видя, что все сидят в пальто, тоже оделся. Мы поставили крайние парты и расселись. Зажгли свет, пришел учитель истории в куртке, потом исчез и вернулся уже в пальто с широким воротником и шарфом. Первый урок должен был быть алгеброй, но видимо расписание переменили. Уроки никто не подготовил. Учитель спросил двух-трех, но больше приходилось напоминать ему самому. Так прошел урок. На второй урок никто не приходил. Мы сидели в пальто в нерешительности, не зная, что предпринять. Уже собирались было идти домой, как вошел физик в пальто и шапке и стал спрашивать, где 10-й класс. Оказалось, что 10-й класс весь ушел. Тогда физик видимо решил дать урок у нас, и уже послал было за журналом; но мы (мальчики) воспользовавшись минутой замешательства, выскользнули из класса и разошлись. Возвращаясь домой я одел очки и рассматривал разрушения. Целый ряд бомб попадали на мостовую на Рылеева. Дома выходящие на Спасскую площадь имеют почти нежилой вид: темные с зияющими выбитыми окнами, обгоревшие и почерневшие. У Гиндиных все стекла выбиты (от бомб в ночь на воскресенье). Весь Гродненский завален обломками. Домой я пришел около 10-ти ч. Мама с папой усердно заколачивали фанерой окна в Котиной комнате. Котя еще только поднимался с постели. Я разделся, починил маме молоток. Так как мы думали, что к двум часам надо будет уходить, то я сел за уроки. Слышу, у Коти в комнате начался скандал. Котя пришел и начал осматривать папину работу, вставлять свои замечания и дело кончилось тем, что папа бросил работать и ушел к себе в кабинет. После обсуждений было решено затопить в спальне печку. Мама принялась за топку. Папа ушел в институт. Около 1-30 ч. пришла Пивоварова узнать у Коти телефон больницы и мимоходом сообщить, что можно оставаться в доме вплоть до предупреждения