длинную историю о том, как один семнадцатилетний первокурсник попросил ее почитать его стихи и дать им оценку. «Ты, Ира, настоящий поэт, – якобы сказал этот дурак, – и лишь одну тебя я могу ознакомить со своим творчеством. Другим я не верю». Боброва спросила его, почему он не верит другим, и тот туманно ответил: «Жизнь научила».
Коля понял, что соль истории не в том, что Боброва – живой классик. Вернее, не только в том. Подтекст просматривался ясно: Ирина намекала на свою личную привлекательность и сексуальность. Мол, будь первокурсник постарше, он не прикрывался бы нетленными виршами, а рубанул бы прямо с плеча: «Хочу тебя, дорогая Ира».
– Дорогая Ира, – вежливо сказал Коля. – Посмотри внимательно на мою рожу.
– Да, – как будто только сейчас заметила она. – Ты не слишком хорошо выглядишь.
– Вывод: я поехал домой. Оревуар.
– Нет, не оревуар. То есть, подожди минутку. Как себя чувствует Лапшенников?
– Лучше, чем я.
– А ты читал новую пьесу Вяткина?
– Ира, – Коля дружески положил руку ей на плечо. – Гудбай.
– Коля… Знаешь, я тут звонила Анжелине, и она призналась, что ты ей понравился. Приглашала тебя в гости.
– Спасибо, как-нибудь заеду.
– А давай сейчас в рюмочную пойдем? Я перевод из дома получила и могу тебя угостить.
Коля помолчал. Он понял уже, что большое сердце Бобровой теперь отдано ему. Он совсем не хотел ее обижать, но то, что еще пару месяцев назад показалось бы приятным разнообразием, сегодня только пугало. Поэтому ответ напрашивался сам собой. И Коля так и сказал бы, как чувствовал: «Ира, прости, но не могу. В другой раз, ладно?». И тут вдруг представил себе общежитие, комнату с мрачным, погруженным в ипохондрию Портновым, свой стул, свой стол, свою кровать, немытую чашку на подоконнике, и вся эта картина была настолько явственной, настолько привычной, а потому отвратительной, что Коля решительно мотнул головой, отгоняя видение, улыбнулся Ирине и произнес:
– Неплохая идея.
Боброва расцвела.
* * *
И по дороге с лица ее не сходила счастливая улыбка. Пока ехали в троллейбусе, она без умолку трещала на бабские темы, потом, уже на улице, стала вдохновенно читать отрывки из своей поэмы про одинокого таксидермиста (Коля знал эту вещь, ее напечатали в прошлом году в маленьком поэтическом сборнике, с невероятным количеством опечаток); потом вдруг умолкла.
Как раз в эту минуту они подходили к рюмочной, и Коля не заметил изменившегося настроения своей спутницы. И до того он не слишком внимательно ее слушал, пытаясь дословно вспомнить последний абзац своего рассказа и уловить его фонетический тон, от которого, как он думал, прямо зависело все остальное – и дух, и лексика, и даже сюжет и образ действий героев. Пока Боброва бубнила рядом, у него все получалось; теперь он почувствовал дисгармонию, сбился с мысли и напрочь забыл только что придуманное предложение, точное и выразительное – им можно было бы закончить первую часть рассказа.
Вздохнув,