в основном разведением лошадей, которых потом продавали или кузнечным делом. На собранные табором деньги, цыгане варили общую еду, покупали ткани для пошива цветастой одежды, ремонтировали кибитки. Шанита раздобыла для Маши пару простых цыганских юбок, кофточек, чулки, расписанный цветами платок, чтобы девушке было в чем выходить на улицу.
В первый же вечер, едва оставшись одна в кибитке, Маша осмотрела свое синее порванное платье. Девушка вынула драгоценный оберег матери, край которого почти виднелся в разрыве, и с удивлением обнаружила в серебряной оправе кулона застрявшую пулю. Именно чеканное серебро, опоясывающее древний сапфир задержало пулю в себе, не позволив ей вклиниться в ее сердце. А от силы удара пули, серебряные концы кулона лишь прорвали ткань и сильно оцарапали ее кожу под грудью. Машенька поняла, что как раз оберег ее покойной матушки спас ей жизнь, остановив собою смертоносный свинец. Вынув пулю из оправы, Машенька вшила оберег в пояс одной из цыганских юбок, которые принесла ей Шанита. Умело заштопав свое старое дорогое платье и корсет, Машенька чуть позже отдала его Шаните, понимая, что теперь, не сможет надевать подобный наряд. Спустя неделю цыганка выгодно продала платье и корсет в городе на рынке, выручив за вещи почти сорок рублей золотом.
Другие цыгане не заходили в кибитку Шаниты. И только по голосам снаружи, Машенька догадывалась об их существовании. Маша подозревала, что именно Шанита запретила заходить кому бы то ни было, оттого раненую девушку никто на видел. Шанита сама приносила ей еду и убирала небольшое помойное ведро за девушкой.
Наверное, через неделю, после того, как Машенька появилась в таборе, произошел неприятный случай. Шанита была в тот час в городе и должна была вот-вот вернуться. Девушка тихо лежала в полутемной кибитке и пыталась задремать, чтобы забыться от боли в бедре, которая беспокоила ее весь день. Как и все предыдущие дни, на Маше была надета лишь нижняя рубашка, единственную вещь, которую девушка оставила у себя из прежнего наряда. Она почти задремала, как вдруг в кибитку взобрался некий цыган и, едва откинув полог, выпалил неприятным низким голосом:
– Эй, Шанита! Где то у тебя были ножницы?
Он говорил на цыганском говоре, совершенно незнакомом Маше. Девушка резко распахнула глаза и уставилась на молодого некрасивого лицом цыгана, который уже влез внутрь. Цыган замер у входа, и, невольно опешив, бесстыже уставился на девушку, явно не ожидая увидеть ее здесь. В следующий миг мужчина, чуть согнувшись на коленях, приблизился к Маше и вперился темным взором в раненую девушку, которая в этот момент чуть приподнялась на локтях.
– Ты, кто? – не удержался от вопроса цыган.
Маша, сжавшись всем телом, молчала, не понимая по-цыгански ни слова и, лишь испуганно смотрела на неприятное лицо цыгана. На вид ему было около тридцати лет или чуть более того. Смуглое его лицо, с копной непослушных вьющихся волос, с темными почти черными глазами и жестким неприятным взором, сразу же не понравилось девушке. Взор цыгана, быстро описав несколько кругов по бледному личику Машеньки с темными распущенными