И пусть сама она давно рассталась со скрипкой, страх сцены забыть так и не смогла. До сих пор у нее от голоса конферансье потели ладони, во рту пересыхало, а пульс зашкаливал.
И вот наконец появился Платон. Из зала он казался совершенно другим, не таким, как в жизни. Величественным, что ли. Он как никто другой органично смотрелся в окружающей роскоши: золотой лепнине и фресках Венской филармонии. Надя не могла оторвать от него глаз: он по-свойски задорно улыбался публике, держался легко и непринужденно. И не знай Надя, как он всегда собирается с духом в гримерке, она бы решила, что он ни капли не волнуется.
Играли третью ре-мажорную сюиту Баха, которую часто ошибочно называют «Воздух». Зал утонул в густом сочном звуке. Улыбка сошла с лица Платона, вздулась на высоком лбу вена, ходуном ходил локоть, сильные пальцы ласково мяли гриф. Наде казалось, что она проваливается в портал между реальностями, что ее уносит куда-то, и хотелось отдаться этим ощущениям с головой.
Когда слушатели зааплодировали, а музыканты поднялись на поклон, Надя вдруг отчетливо поняла одну вещь. Она всегда будет прощать Платона. Что бы он ей ни сделал. И бог с ним даже, с Сашей, рассорь ее Платон с родной матерью, Надя бы и тогда не смогла долго злиться. Потому что едва он брался за инструмент, для нее все переставало иметь значение. Весь мир превращался в горку несущественных пустяков по сравнению с этим звуком, что пробирался через барабанные перепонки в самую душу.
Это открытие было и простым, и страшным одновременно. Надя поняла, что Платон стал ее личным наркотиком. И пусть сегодня с утра вел себя, как ее лучший друг – впервые за много лет, – кто знает, что он вытворит завтра? Чего лишит ее, когда забудет о дружбе, а на горизонте появится еще одна девушка, готовая отдаться за пару сюит?
Надя не знала точно, влюблена ли она в Платона. Но пришло время взглянуть на себя со стороны: если бы он прямо сейчас спрыгнул со сцены и потащил ее в номер, она бы не смогла отказать. Да, порой ей казалось, что она его ненавидит, – не далее, как вчера она прокручивала в голове разные варианты казни с участием его длинного смычка, – но Платон подмигивал ей со сцены, и внутри все тянулось к нему, будто она когда-то умудрилась проглотить невидимый рыболовный крючок с его удочки. Зависимость. Болезнь – вот как это называлось.
Эмоциональные качели расшатали Надю основательно. Ночью она пыталась забыться в объятиях шампанского, а что дальше? Повышение градуса, смена веществ? И так до тех пор, пока она не проснется однажды на улице, на замызганной картонке в незнакомом городе, и лишь какой-нибудь добряк швырнет ей монетку на сухари?
С этим надо было заканчивать. И выходя из зала, чтобы проверить, готовы ли столики для автограф-сессии, Надя утвердилась в своем решении пойти к начальству и отказаться от Платона. Сказать ему об этом в лицо, когда он так радовался удачному выступлению? Нет, только не сейчас. Слишком уж счастливым он выглядел, сиял, как отполированный, даже походка пружинила.
– Ну как? – он уселся за столик и посмотрел