пекущейся о здоровье друзей и знакомых.
– Герр Штефан, что вы здесь делаете в такой час и в такой ливень?
– Мне не спалось.
– Жуткая погода! Входите, входите! Так и простудиться недолго!
Штефан вошел в тамбур и, пока Виктор запирал дверь, порылся в памяти в поисках обрывков информации о личной жизни охранника.
– Судя по вашему виду, ваша жена по-прежнему готовит вам эти потрясающие блюда с лапшой, о которых вы мне рассказывали.
Отвернувшись от двери, Виктор тихо рассмеялся и похлопал себя по животу:
– Клянусь, ее нанял сам дьявол, чтобы ввести меня в грех чревоугодия! А это у вас что такое? Чемодан? Вы решили здесь поселиться?
Вытерев мокрое от дождя лицо, Штефан сказал:
– Да так, данные исследований. Брал их домой несколько недель назад. Работал по вечерам.
– У вас что, совсем нет личной жизни?
– Я выделяю себе ровно двадцать минут каждый второй четверг.
Виктор неодобрительно поцокал языком, затем подошел к письменному столу, занимавшему треть пространства небольшой комнаты, поднял телефонную трубку и позвонил второму ночному охраннику, дежурившему в вестибюле перед главным входом в институт. Когда кого-то впускали внутрь в неурочное время, дежурный охранник всегда предупреждал коллег в другом конце здания во избежание ложной тревоги и, возможно, случайной стрельбы в сотрудников, явившихся без злого умысла.
Оставив мокрый след на вытертой ковровой дорожке, Штефан выудил из кармана плаща связку ключей и подошел к внутренней двери. Как и наружная, она была стальной, на скрытых петлях, и открыть ее можно было лишь двумя ключами, повернутыми одновременно: один ключ имелся у сотрудника с соответствующим уровнем доступа, второй – у дежурного охранника. Исследования, проводившиеся в институте, были настолько выдающимися и секретными, что даже ночной охранник не имел доступа в лаборатории и архив.
Виктор положил телефонную трубку:
– Насколько вы здесь задержитесь?
– На пару часов. Кто-нибудь еще работает сегодня вечером?
– Нет. Вы единственный мученик. И должен вам сказать, никто толком не ценит мучеников. Спорим, вы загоните себя в гроб, и ради чего? Кто это оценит?
– Элиот писал: «Святой и мученик правят из могилы».
– Элиот? А это еще кто такой? Какой-то поэт или вроде того?
– Томас Элиот. Да, поэт.
– Значит, «святой и мученик правят из могилы»? Ничего не слышал о таком. Непохоже, что это одобренный властями поэт. Наверняка инакомыслящий. – Виктор от души рассмеялся.
Его развеселила абсурдная идея, что этот трудоголик может быть предателем.
Вдвоем они открыли внутреннюю дверь.
Перетащив чемодан с взрывчаткой в коридор подвального этажа института, Штефан включил свет.
– Если у вас войдет в привычку работать по ночам, – заявил Виктор, – я принесу вам один из пирогов, которые печет моя жена, чтобы вы хоть чуть-чуть