ив на добром пол гектаре дорогой Киевской землицы свечу этажей в пятьдесят.
Движущей силой «Стимула» его сердцем, его гуру, сенсеем и Генеральным секретарем был один человек – Раевский Артем Яковлевич. Или Тренер, как значилось на подаренных ему к юбилею номерах бежевой «Победы», доставшейся от отца.
Вверенный Тренеру зал нуждался во всем: в ремонте стен, со словно мясо от кости отставшей штукатуркой, пола, проваливающегося под весом снарядов, в новых тренажерах, скамьях, штангах, гантелях, в более просторном помещении, с не протекающей во время дождя крышей, в вытяжке над туалетом. Зал нуждался, как нищий на паперти, в алюминиевую кружку которого прохожие неохотно бросали мелочь. Он угасал, без надежды на воскресенье, поражая впервые попавших сюда своим видом, но все еще существовал, удивляя своей живучестью.
Для окрестной молодежи «Стимул» был больше, чем «качалка», став шансом вырваться с рабочей окраины, шагнуть из неблагополучного пригорода на обложки спортивных журналов и экраны телевизоров. Пока это смог сделать только один, выиграв чемпионат Украины в силовом троеборье. Теперь в зале он не появлялся, да и в стране бывал редко, проводя время то во Франции, где участвовал в «Играх Патриотов», то в России, где снимался в эпизодических ролях десятка сериалов, то колесил по миру с командой стронгменов, помогая раскладывать по местам тяжеленые отягощения, вроде шаров Атласа. Начальный период Чемпион стер из памяти, сейчас уже стесняясь простоты своего первого зала, его обшарпанных стен и ржавых грифов штанг.
Старый зал-труженик казался таким же бесперспективным, как и посещавшие его люди, но в нем жил неукротимый дух бойца. Он был зол и голоден, он ненавидел своих элитных собратьев, в блеске зеркал, огромных тонированных окон и тренажеров. Их разгуливающих, попивая энергетические коктейли, хозяйским шагом тренеров, дающих дорогостоящие советы своим клиентам. Да и посетителей этих, превративших место убийственного «кача» в развлекательные клубы, он тоже не любил. Сюда ходили, чтобы засветиться, подчеркнуть статус, попасть на глаза нужным людям, обзавестись полезными знакомствами, найти состоятельного любовника или любовницу, а то и того, и другого.
С тренирующимися в нем парнями зал ДЮСШ был одной крови, и заряжал своих побратимов решимостью и злостью, став для них стимулом в преодолении препятствий и вере в себя.
Зал работал по будням с шестнадцати до двадцати двух, Пашка приходил к открытию, в это время было не так много желающих, как позже, когда с окрестного рынка начинал стягиваться торговый люд. Осенью и зимой тут было не протолкнуться, весной количество желающих уменьшалось в разы, а летом вообще ходили единицы.
Поражающих объемом мышц накачать здесь было нельзя, сама идея силового тренинга этого не допускала. Гей-культуру бодибилдинга и шоу стронгменов «Стимул» презирал, хотя к последним относился с уважением. Когда спортсмен приседает с огромным весом, жмет с груди в два раза больше себя и способен выпрямиться, оторвав от пола несколько центнеров, то сразу видно – это сильный человек! А раздутые уколами бицепсы еще ни о чем не говорят.
В зале витал дух силы, и олимпийский слоган можно было бы заменить одним, возведенным в куб девизом: Сильнее! Сильнее!! Сильнее!!!
Паша занимался в ДЮСШ уже лет пятнадцать. Сначала в находящемся в другом конце здания зале бокса, но секция переехала в новое помещение, большое и светлое, выделенное меценатом под развитие детского спорта. А оставшийся в старом зале тренер, такой же древний, как и сама школа, умер несколько лет назад. Желающих работать на голом энтузиазме не нашлось, секцию закрыли, и Пашка, прихватив на память боксерский мешок, ушел в «качки», повесив снаряд в центре зала.
Он был человеком средних способностей, среднего роста и даже возраст его находился посередине между юностью и старостью. Был коренаст, его крестьянская кость впечатляла своей мощью, коротко стрижен и близорук. Больше, пожалуй, о его внешнем виде сказать нечего, разве, что ступни Пашкиных ног удивляли своим громадным размером.
Жил он один в малогабаритной однокомнатной квартире в середине района в равной степени удаленного, как от центра, так и от окраины. Семьи у него не было, но Павел хранил в документах, как самый ценный свой клад две фотографии: цветную – на которой совсем еще юный Пашка, одетый в яркую футболку и светлые джинсы, держал на руках такую же юную девушку, прижимающую рукой край светлого платья, а на заднем плане было вырванное из времени лето, светило солнце, плескалось море и лежал, устланный телами отдыхающих пляж; и черно-белую – этой же девушки, но еще подростка. Все остальное Пашка держал в себе, никому ни о чем не рассказывал, да и вспоминал неохотно.
Он снова остался без работы, живя на отложенные деньги, что с ростом инфляции не просто убывали, а таяли, словно снег по весне. Скандальным Паша не был, хотя и мог заехать обидчику по роже, но старался этого не делать, убедившись на своем опыте, что конфликт легче предотвратить, чем потом замять. До этого он работал вначале охранником в кафе, но через полгода его дежурств охрану сняли, заменив тревожной кнопкой. Потом еще столько же сторожил склад цветного металла, пересчитывая каждое утро две сотни огромных катушек с алюминиевой