не зеленые, крашенные, как в Ленинграде, а беленые, с такими же белыми баками солнечных бойлеров на них. Поэтому в ясный летний день на них невозможно смотреть без темных очков. Но сейчас был февраль и можно было без боязни смотреть на запад, туда, где белизна города переходила в синеву моря.
– Что ты думаешь, Изя, об обстановке в мире? – неожиданно спросил Натан.
В удостоверении личности у меня значится «Ицхак Шойхет», но так меня звали не всегда. В доизраильские времена я был известен как Исаак Резник или просто Изя, поэтому друзья по-прежнему меня так называют. Кстати, «Шойхет» – это не просто ивритизация8 моей русифицированной фамилии а еще и удивительное совпадение. Именно такую фамилию я получил от Томера Хейфеца в далеком Риме. У меня тогда был югославский паспорт на имя Иво Штернича, который не сулил мне ничего, кроме неприятностей. Вот тогда-то я и стал Шойхетом, а настоящий Ицхак Шойхет, чей паспорт я унаследовал, остался на военном кладбище под Равенной. Потом мы там хоронили Миху Шитрита, погибшего при штурме хорватской церкви и я неожиданно увидел надпись на своей могиле. Воистину, такое не каждому дано испытать. А вот Томера мне похоронить не удалось, он погиб при штурме Латруна.
Но Натан ждал ответа и я всерьез задумался. У нас в Израиле никогда не было скучно. Если на приграничные поселки не нападали фидаины, то начиналось внутреннее брожение и социалисты бодались с либералами, а те и другие вместе – с повстанцами из Вади Салиб. К тому же, наши добрые соседи спали и видели как бы этак половчее утопить всех евреев в море. Они особенно это и не скрывали, печатая в центральных газетах свои кровожадные планы, которые добрые европейцы благоразумно трактовали восточной иносказательностью. Поэтому большинство из нас не слишком интересовало то, что происходило за пределами страны. А там тоже творились дела и дела эти были не слишком хороши. По службе мне доводилось выезжать в Европу и Штаты и я все же немного представлял что творилось в мире. Наш земной шар, фаршированный ракетами и стратегическими бомбардировщиками, уменьшился, скукожился. Все стало так близко. Если начнётся в Вирджинии или под Рязанью то рано или поздно докатится и до нас и вот тогда-то будет уже поздно…
– Все кто может зарываются поглубже в землю? – предположил я.
– Что-то в этом роде – согласился Натан – Похоже, что назрел кризис и нарыв того и гляди прорвется…
– А при чем здесь я? – возник у меня закономерный вопрос.
– Тебе что, безразличны судьбы мира? – улыбнулся он.
Это был провокационный вопрос и на него не следовало отвечать. Я и не ответил, а лишь посмотрел на него так, как смотрят учителя на полных придурков, которых все же приходится учить. Он смущенно почесал свежевыбритый подбородок, помялся еще немного и осторожно начал:
– Мы, Изя, уже несколько лет живем в очень странном мире. Атомная, черт бы ее побрал, Эра…