надеяться на прощение. Первая кровь была пролита. Отныне стрельцам оставалось одно – расправиться со всеми, кто мог впоследствии устроить над ними судилище. Следующей жертвой стал Матвеев. Его обнаружили в сенях. На глазах Петра царицу и старого князя Черкасского, которые пытались заслонить Артамона Сергеевича, отбросили в сторону. Боярин был опрокинут, выволочен на Красное крыльцо и сверху прямо через каменные перила сброшен на копья.
Убийства и погромы прокатились по всей столице. Однако они не были случайны. В перечне жертв – большинство противников Милославских. Правда, сами стрельцы, ослепленные сознанием собственной силы, готовы были вознести себя до орудия Божественного Промысла. Но в действительности они были не более чем марионетками, не всегда послушными, но тем не менее отзывчивыми на натяжение нитей пальцами кукловодов – Софьи и ее единомышленников. И эти кукловоды умело направляли гнев восставших против своих заклятых недругов.
Еще накануне восстания в стрелецких слободах ходили списки с именами «изменников». Это было, несомненно, совместное «творчество» организаторов заговора и стрельцов. В списки угодили стрелецкие обидчики. Но основу их составили главные противники Милославских – Нарышкины и близкие к ним приказные и придворные деятели, а также фавориты умершего Федора Алексеевича. Преступив черту, стрельцы в поисках «изменников» кинулись в кремлевские терема, заглядывая даже в святая святых – личные покои членов царского семейства. Свидетелем всего этого невиданного неистовства – с расправой над Матвеевым и дядьями, с насмерть перепуганной, отброшенной грубой толпой в угол Столовой палаты матерью, со злорадно торжествующими Милославскими – стал девятилетний царь-мальчик. Такое не просто впечаталось в память – потрясло и надломило. До сих пор жизнь мальчика была наполнена любовью отца, ласками матери, угодливостью слуг. И в одночасье – обвал, кровавая потеха стрельцов. По точному определению одного историка, с этой поры Петр «научился бояться».
Страх и ненависть к стрельцам, к Софье, ко всем противникам, навсегда зачеркнувшим его прежнее восприятие жизни, – вот что врезалось даже не в сознание, а в подсознание будущего преобразователя. Современники, а следом за ними и историки свяжут с майским бунтом неустойчивую психику Петра, его возбудимость, переменчивость, нервический тик лицевых мускулов – предвестник приступа необузданного гнева. Возможно, к этому следует прибавить и жестокость Петра, выходившую за границы даже для того, далекого от гуманизма времени. Чувствуется, что Петром часто руководил не разум, а обыкновенный страх, который ему не под силу одолеть и который превращал его в злобного и мелкого мстителя. Это сказано вовсе не для оправдания Петра – какое уж тут может быть оправдание! Это, скорее, попытка понять корни необычайного жестокосердия царя. Майский бунт изломал и опалил Петра, лишив его душевного здоровья. Психологически здесь лежит объяснение главной особенности петровского реформирования