как они осваивали кубанские земли, где в те времена не было никаких инородцев! Правда, им самим частенько приходилось отбиваться от горцев, которые тоже не желали терпеть на землях, которые считали своими, тех же казаков.
Но что оставалось делать тем, кто уже приехал и купил или арендовал землю? Стиснув зубы терпеть или надеяться, что все само собой образуется.
Вернувшись с гулянья, семья Гречко приступила к своим ежедневным делам. Мужчины задали корму лошадям, овцам, свиньям, домашней птице, а женщины занялись приготовлением еды. В воскресенье она всегда была не такой, как в будние дни.
Зоя Григорьевна принесла из погреба своего лучшего вина. Но прихватила и самогон, который предпочитал Михаил Андреевич.
С некоторых пор Люба научилась печь «орешки», которые темнели боками в кастрюле, до половины заполненной маслом, и теперь в воскресенье баловала семью. В этом деле она превзошла даже свою мать, которая считалась умелицей во всех хозяйственных делах.
Мужчины Гречко вернулись наконец с подворья и сели за стол – Зоя Григорьевна с Любой споро накрыли праздничный ужин. Гриша осторожно, мать не любила разговоров за столом, подергал за рукав отца.
– Батя, а почему ты всегда молишься Господу, чтобы простил тебе твои грехи? Это потому, что ты на войне много людей убивал?
– Что значит, убивал? – рассердился отец. – Я воевал. А при этом, как известно, люди гибнут. С обеих сторон!
Но Гришка как человек настырный на этот раз не собирался отставать.
– Мы ничего про тебя не знаем. Даже перед хлопцами стыдно. Они спрашивают, а как твой отец воевал? Я ничего не могу им сказать. Вон Лехин батя всегда своим детям по вечерам рассказывает, как он на Кавказе служил, как во Франции с войском побывал… А тебе, что же, и рассказать нечего?
Михаил Андреевич помолчал, машинально кроша в руках хлеб, но потом спохватился, смёл все крошки в ладонь и высыпал в рот.
– Давайте, поедим, а потом сядем и поговорим. Пора и в самом деле вам уже не сказки слушать, а рассказы про дела казачьи, даже Гришка уже не маленький…
– Миша, – неожиданно тихим голосом попросила его жена, – а, может быть, детям… не стоит об этом знать? Что ты удумал?
– Стоит, – жестко сказал Гречко, берясь за ложку. – А то, что ж, я полжизни воевал, и мне теперь своего боевого прошлого стыдиться? Нет в нем ничего стыдного. Как говорится, воевал за отечество не щадя живота своего. За веру христианскую воевал. За царя-батюшку.
И добавил, будто прекращая всякие рассуждения на эту тему.
– Борщ у тебя сегодня, лучше и не бывает.
Женщины унесли посуду, накрыли стол темной скатертью с кистями, и поставили перед каждым по стакану взвара.
– Батьке – чтобы горло не сохло во время рассказа, – неловко пошутила Зоя Григорьевна, – а вам всем, чтобы спокойно слушали и не горячились.
Взвар приятно холодил горло, принесенный из холодных же сеней и прогнал расслабленность от сытной еды.
Семен чуть поодаль, пристроившись