колысь я, як сокил летав…
Он не расположен был разговаривать, а хотел, чтобы его оставили в покое. И дали спокойно пить, ни о чем больше не рассуждая.
Пока Петр служил, его мать умерла, и осталась ему в наследство хата, и кое-какая мебелишка в ней. Земли тридцать десятин, которые временно находились в ведении станичной общины, вот, пожалуй, и все, что было у казака-пластуна, героического воина, который ратными трудами больших богатств не нажил, и семьи – жены и детей не имел.
– Не на того ты, братец, напал! – сказал ему атаман, и Петр этим словам весьма удивился. Даже головой потряс, чтобы получше видеть пожилого казака, что сидел напротив за большим дубовым столом и почему-то строго с ним разговаривал.
А внешность атамана была самая, что ни на есть, казацкая. Выглядел Иван Федорович как бывалый воин, имел воинскую выправку, седые длинные усы и седой, по старой моде, оселедец. Но ни у кого не повернулся бы язык назвать его стариком. Говорили, Иван Федорович служил в Императорском казачьем полку и тоже имел немало наград, которые почему-то предпочитал не надевать.
– Что, брат, говоришь, жизнь кончилась?
– Так точно, ваше благородие, кончилась.
– И сколько же тебе лет, старинушка?
– Тридцать шесть!
Атаман расхохотался, гулко, как в бочку, ухая: «Хо-хо-хо!»
– Старик! Скажу тебе по секрету, я в твои годы тоже семьи не имел. Жена у меня первая умерла, а замену ей я найти не мог, да за службой и некогда было. А теперь, знаешь, сколько у меня детей?
– Сколько? – машинально спросил Петро, хотя до того мог бы поинтересоваться, ему бы каждый сказал.
– Семеро. И все хлопцы.
– Так вы ж не инвалид, а за меня кто пойдет?
– Говорят, тебе только ногу разрубили. Или еще что?
Петр, которого смутить чем-нибудь было мудрено, от неожиданности даже закашлялся.
– Больше ничего.
– Вот видишь! Пообещай, что женишься на той казачке, которую я тебе самолично сосватаю.
– Мне – жениться? – изумился Петро, который никак свое будущее женатым не видел. – Я же ничего о женщинах не знаю.
– Совсем ничего?
– Нет, ну как там с ними обращаться, с женщинами, может, и разберусь… А как жить рядом, о чем говорить. И теперь уже поздно тому учиться…
Атаман опять захохотал.
– Ну, такого я еще не слышал… Повеселил ты меня.
– Женщины… – продолжал бурчать Бабич. – Они же крикливые, гордячки. Некоторые дерутся. А я разве позволю, чтобы меня били?!
– Ты, брат, просто дикарь какой-то… Судишь о том, чего и не разумеешь. И как я тебе, такому дремучему, детишек доверю?
– Каких детишек?
Теперь уже Петро вообще ничего не понимал.
– А хочу я дать тебе работу. Вот-вот, считай, что отныне это твоя работа: учить маленьких казачат старой казацкой науке. В последнее время о том забывать стали, ибо в казаки идут все, кому не лень. Это ж до чего дошло: ловят на ярмарке молодых справных парней, иногородних, да и стригут их под горшок. А раз так подстрижен, дальше у