или даже комнаты, потому что он поедет один. Узнав об этом, я встала в позу.
– Тебя не было два года, а теперь ты снова уезжаешь? Это же шанс для нас – побыть вместе вдалеке от всего, забыть войну. Либо мы поедем вместе, либо – это я тебе обещаю – я буду напоминать тебе об этом до конца жизни.
– Но…
– Будь это опасно, тебя бы не послали туда. Англичане пробудут в Индии еще полтора года. Все равно что съездить в Лондон. – Я положила руки ему на плечи. – Нам предлагают дом в Индии. Предлагают приключение, от которого нельзя отказаться. Я хочу его – для нас. Помнишь – для нас?
Он провел ладонью по волосам:
– Ох, Эви.
Бедный, у него не было ни единого шанса.
Я подвинулась ближе:
– Мартин?
– Спи, Эви.
– Ты ни в чем не виноват. Никто же и предположить не мог, что Маунтбеттен перенесет дату на целый год. И мы же сами не хотели, чтобы Билли думал, будто весь мир – это средний класс белой Америки. Помнишь? Разве не так?
Он фыркнул:
– Средний класс Америки? Не так уж это и плохо.
– Мы уедем утром. – Я дотронулась до его лица. – Все будет хорошо.
Мартин просунул под меня руку, привлек к себе. Я уткнулась носом в его грудь, вдохнула знакомый запах, ощутила шероховатость кожи. Мне даже захотелось поделиться с ним секретом.
– Мартин…
– От тебя хорошо пахнет.
– Послушай, сегодня…
– Не беспокойся. Я вытащу вас обоих отсюда.
– Но…
– Знаю. Досадно. Но тебе нужно отдохнуть. Постарайся уснуть.
Он отвернулся, и открывшееся было оконце душевной близости захлопнулось. Что же это за человек, даже не дал мне закончить предложение.
– Ты прав. Надо поспать. – Я тоже повернулась к нему спиной, говоря себе, что все равно получилось бы неловко – рассказывать, как вытаскивала кирпич, как сдувала пыль со старых писем, как радовалась, словно мальчишка, нашедший блестящий, новенький пенни. А он сказал бы, что мне нужно повзрослеть.
В конце концов я забылась беспокойным сном, но и во сне, кажется, не переставала думать о том, почему Фелисити все же не отправила письмо?
На железнодорожный вокзал мы приехали около семи, невыспавшиеся, раздраженные. Билли, немного напуганный внезапным отъездом, сидел на руках у Мартина, тихонько наблюдая за происходящим и крепко прижимая к груди Спайка. Мартин опасался, что поезд могут отменить, но ржавый старичок был на месте, грел косточки на солнце и даже готовился тронуться более или менее по расписанию. В Масурле считалось, что восьмичасовой идет по графику, если вышел до десяти. Утешало, что поезд по крайней мере на путях.
– Слава Иисусу, Кришне, Аллаху и всем остальным, – облегченно сказал Мартин.
Мы поставили чемоданы на платформу, сели и принялись ждать.
Постепенно подтягивались другие пассажиры, и я, чувствуя себя невидимкой за темными очками, исподтишка наблюдала за ними. Высушенные солнцем носатые лица с обостренными нуждой чертами, пыльные тюрбаны, женщины со свертками на голове,