списать…
– Бери…
Лысаков лениво протянул Илье измятую тетрадь, которую он обычно сворачивал в трубочку, когда волновался. Илья тут же застрочил, брезгливо швыряя на бумагу чёрные крючки и выводя кривые дробные черты, которые каждый прилежный ученик рисовал по линейке. Он больше не сказал ни слова. Лысаков, с лёгкой обидой осознав всю свою использованность, одиноко уставился в шумящий улей родного класса и не заметил, как начал бурчать себе под нос: « Во, гляди!.. Пашка Воронин! Снова на последнюю парту взгромоздился: я, мол, мудрец над толпой. Мудрец… Дохлый огурец! Нас всех ведь за козлов считает… Неформальная молодёжь – непонятые сливки! Эти сливки прокисли ещё тридцать лет назад в Штатах». Коля недовольно отвёл взгляд от жердоподобного, творчески взлохмаченного Воронина и снова натянул тетиву: « О! А это что за чудо? Яйцо страуса или голова? Скинхэдыш Вася Булкин! Зачем Сергей Николаевич с ним так мучается? Кроме информации о предельном весе, поднятом вчера в тренажёрке, он больше ничего не услышит из этих накаченных уст. Зачем же он, чёрт подери, так мучается?!.. Ах, да! Совсем забыл. Папа – директор станкозавода. Сметливый, толстый, хапнул вовремя – задобрил бедного учителя. Молодец!» Лысаков даже рассмеялся, снисходительно глядя на страдающего алгеброй Булкина и страдающий под тяжестью его габаритов стул.
– Чего это ты ржёшь? – удивлённо улыбнулся Илья.
– Я-то?.. – смутился Лысаков, всё ещё глядя на Булкина, – А как же не смеяться?! Сам погляди! Вон, к примеру, Катька Рябинина. Не человек – клоун. Клоун, играющий умницу…
– Умница, играющая клоуна.
– Неважно! Смотри, снова с домашними заданиями трясётся: у меня всё неправильно, я боюсь, я ничего не знаю. Вчера, небось, три часа над этой алгеброй потела…
– И ещё столько же переписывала эту алгебру с черновика. – перебил Илья. – Знаю я таких. Родители – педагоги-доценты. Чадо уже с пелёнок в очках ходит. Вместо кукол, транспортиры и линейки; таблица умножения – лучшая подруга.
– Ну-ну… И разве не смешно, Ильюха?
Ильюха лишь слабо улыбнулся и погрузился в свои записи. Лысаков уже было вновь натянул тетеву, но выстрелу помешал Сергей Николаевич, маленький, лысый человек с портфелем в руке, при появлении которого весь класс вытянулся по стойке «смирно» и наполнил кабинет густой тишиной.
– Садитесь, садитесь! – затараторил Сергей Николаевич. – Ну как? Все разобрались? Всё понятно?
– Да, да! – отвечал класс голосом Кати Рябининой.
– Всё, спрашиваю, понятно-о?
Класс повторил то же самое.
– Хорошо! – намекнул педагог. – Тогда к доске!..
Эта фраза особенно нравилась Сергею Николаевичу, он даже нарочно растягивал её. Но желанию учителя пока не суждено было сбыться. Лёгкий стук в дверь развеял гнёт тишины. На пороге показались изящные, капроновые ножки в короткой, дерзкой юбочке, и томный фальцет учтиво спросил: «Извините, можно?»
– Только осторожно! – сердито и плоско пошутил лысый