свои же… Я с ними всю войну прошёл, – попробовал оправдаться комендант. – Не могу я их строго наказывать, совесть претит за предателей…
– Виновных разыскать и отдать под трибунал! – перебил его Жогов стальной интонацией. – А то ещё немного – и ваша дисциплина станет анархией !.. И с сегодняшнего дня всем содержащимся в этой секции увеличить довольствие вдвое. Детям увеличить пай до взрослого!.. Сам проверю! – громогласно закончил он и вышел вон из камеры.
Анастасия Ильинична, сама изъявившая желание сопровождать полковника по фильтрационному пункту, вышла за ним из камеры с трясущимися губами. Руки её мелко дрожали, а в глазах застыло изумление, смешанное с ужасом. Увидев её волнение, полковник СМЕРШа грустно улыбнулся.
– Вы и представить себе не могли, Анастасия Ильинична, с чем вам придётся здесь столкнуться..? – какой-то неопределённой интонацией не то спросил, не то констатировал он.
В ответ женщина только молча кивнула головой.
– Так бывает…
– Неужели… Неужели так можно очерстветь, чтобы не кормить ни в чём не повинных детей?! – в эмоциональном порыве выпалила она. – Они же умирают!
– Да, – бесстрастно согласился с ней Жогов. – И в этом нет ничего удивительного: все солдаты из комендантского взвода – бывшие фронтовики, которые встречались со смертью ежедневно и успели привыкнуть к ней. И не забывайте, Анастасия Ильинична, что среди этих смертей было множество детских!.. Многие солдаты потеряли свои семьи, и поэтому на выживших детей матерей-предательниц они смотрят озлобленно и с ненавистью. Они могут спасти и защитить своей грудью от пули ребёнка врага, но детей предателей они будут истреблять беспощадно!.. Такова безжалостная логика войны! – заключил он, глядя прямо в глаза женщины. – Но мы с вами, Анастасия Ильинична, не должны забывать о том, кто прав, а кто виноват, – отсюда и жестокие меры, принимаемые мной в отношении солдат комендантского взвода, которые обрекли ни в чём не повинных детей на медленную и мучительную голодную смерть!
Последнюю фразу полковник сказал намеренно громко, чтобы каждое слово эхом отдалось не только в ушах Суворова, но по всем секциям этажа, где находились посты дежурных-дневальных.
– И вот что ещё, Александр Михайлович, – жёстко отчеканил он, глядя в упор на коменданта, – если вам вдруг вздумается писать рапорт вышестоящему начальству о превышении мною полномочий, то приготовьтесь поставить собственноручную подпись!.. – сделал он внезапную паузу, сверля Суворова пристальным взглядом.
– Какую подпись? – не понял комендант. – Где?..
– В приговоре о самоубийстве! – ледяным тоном выдохнул Жогов. – Это я вам говорю на всякий случай, чтобы вы не забыли, что перед вами полковник СМЕРШа! – добавил он с улыбкой, от которой повеяло смертельной опасностью.
На Суворова жалко было смотреть: он посинел от страха, по его щекам потекли крупные капли пота, а в глазах застыл ужас. Ему, как любому военному офицеру строевой службы, было