мной стояла Илонка.
– Пузатикова… Ты чего? – она смотрела на меня круглыми глазами.
Я могла бы сказать "чего" да, боюсь, не поверит. Мне сейчас вообще мало кто поверит, разве только врачи из психушки, да и те лишь из профессионального интереса. Я встала, отряхнулась.
Машина, которая меня сбила, называлась джип. Большая, чёрная, неприветливая. Водитель, такой же как и машина, стоял рядом с Илонкой и долбил меня глазами, словно перфоратором. Всё, что он обо мне думал – а он обо мне думал – было написано у него на лица и легко считывалось. Я была виновата, не спорю, но таких слов не заслужила точно.
От института набежал народ. Я приметила Митрофаныча, Игоря Кураева, других ребят с нашего потока. Лица у всех были встревоженные и удивлённые. Встревоженные понятно почему. А почему удивлённые? На этот вопрос ответила Илонка.
– Пузатикова, ты во что вырядилась? С карнавала что ли? Прошлый век.
– Позапрошлый, – с угрюмой интонацией произнесла я.
Очень хотелось принять душ, переодеться, посидеть на кухне, обдумать всё со мной произошедшее. Можно коньячку накатить граммчиков двести. Но вместо того, чтобы очертя голову бежать домой, я подобрала сумочку и достала телефон.
– Алло, папа! Папа!..
– Да, котёнок. Что-то случилось?
– Нет, папочка, ничего не случилось, всё хорошо. Просто захотелось сказать, что очень-очень люблю вас с мамой.
– Котёнок, у меня зарплата только через две недели. Если ты себе что-то присмотрела…
– Ничего не надо, папочка. Я действительно вас люблю. Просто так, бесплатно.
– Мы тебя тоже любим.
Я нажала отбой. На глаза навернулись слёзы, ещё немножко и разревусь. Митрофаныч и Игорь Кураев принялись меня утешать, говорить, что всё обошлось. Хозяин джипа потупился, взялся бубнить, что правил он не нарушал, что это я во всём виновата… Да к чёрту правила! К чёрту виноватых! Как вы не понимаете, это так хорошо, так хорошо… Вечером мама нажарит котлет, а папа за ужином вынесет все мозги своей историей. А я буду смотреть на них, смотреть, смотреть, и понимать, что вот они, рядом!
Подбежал декан. Он был испуган, дышал тяжело, к вспотевшей лысине прилип невесомый клочок тополиного пуха.
– Пузатикова… Мне сказали… Ты как?
Принесла же нелёгкая. И чего ему не сидится в своём кондиционированном кабинете.
– Василий Степанович, ну как я ещё могу? Вы сами не видите?
– Давай… давай ко мне. Вызовем скорую, реанимацию. У меня друг хороший врачом в Москве. Он поможет.
– Не надо никого вызывать. Платье немного испачкалось и всё. Главное, маме ничего не говорите.
– Маме? – растерялся он. – Какой маме?
– Той, которую вы Солнышком называете.
Народ начал терять интерес к аварии и потянулся назад к институту. Я тоже потянулась. Компромат компроматом, но экзамены всё равно сдавать придётся, во всяком случае в этом семестре.
– Солнышком? Погоди, Пузатикова. Солнышком? Откуда ты знаешь?
– Да