забрал и ни на миг после о том не жалел, хотя, правду сказать, мало кто верил, что доживет хванский мальчишка до Свирских стен. Его лихорадило, раны воспалились, и первые несколько дней он почти не приходил себя. Находясь в беспамятстве, метался под теплыми шкурами и бормотал что-то по-хвански, изредка вскрикивая. Слушать его было невыносимо. И хоть никто не понимал слов, сердце леденело у каждого, потому что каждый примерял это на себя. На четвертый день дружинники начали поговаривать, не вернее ли было оставить его там – все ж лучше упокоиться с предками, чем в чужом море да по чужому обычаю. Радимир в ответ отмалчивался, не желая признавать их правоту. А ну как из-за него не найдет душа этого мальчика упокоение да не встретится с душами родичей? Что может быть хуже? Но не мог! Не мог он оставить хванца на верную смерть, не попытавшись спасти! Радим, сцепив зубы, накладывал мазь на воспаленные раны, прислушиваясь к хриплому дыханию. Белокожий какой да тонкий – точно не настоящий. Кажется: тронь сильнее и сломаешь. Все ли хванцы такие? Радим не мог сказать с уверенностью, потому что сравнить было не с кем. Квары о том позаботились.
А на пятый день хванец вдруг очнулся и впервые смог сам выпить воды. И хотя ничего из выпитого в нем не прижилось, Радим вдруг поверил, что обошлось. А лихорадка и слабость? Справятся. И не с таким справлялись. Главное ему – захотеть жить, и выживет.
Хванец поправлялся медленно. Раны пришлось чистить, но все же худа не случилось. Правда, он по-прежнему почти не ел, и это тревожило Радима куда больше, чем не желавшие заживать раны. Но здесь воевода мог надеяться разве что на время да силу молодого тела. Тем не менее две седмицы спустя мальчик уже мог вставать и понемногу ходить по раскачивающейся палубе. Было заметно, что на корабле он чувствовал себя уверенно, словно находиться в море ему не впервой. Радим строго-настрого запретил своим людям дергать мальчишку. А то те, кто помоложе, только что пальцем в него не тыкали. Мало кто из его дружины надеялся увидеть живого хванца, и теперь каждого терзало: что же в них такого тайного? Радимир и сам не раз задавался этим вопросом. Совсем уж не походил хванец на тех, о ком говорили сказания. Ну какой из него великий воин? Не поймешь, в чем душа держится. Про летающие диковины и вовсе вспоминать стыдно было. Верил ведь в россказни всякие, как мальчишка. А тут тебе ни силы, ни вековой мудрости. Даже обидно.
Кварские суда им так и не встретились, и Радим от всей души желал, чтобы на них наткнулся флот Будимира. В те моменты, когда воевода не сидел на весле, он старался не отходить от чужеземца. И скоро детское любопытство уступило место беспокойству. У Радима сердце сжималось при взгляде на мальчишку. И нет-нет да невольно думалось: каково это вот так – один на всем свете остался да плывешь неведомо куда, а у самого сил нет даже на то, чтобы кружку воды до рта донести. Радимир старался гнать от себя эти мысли, потому что всем известно: думать о плохом – только беду кликать. Но не всегда получалось. Особенно, когда взгляд задерживался на неподвижной фигуре, свернувшейся