всего песни наши. Поешь чем громче, на душе легким криком радостно, хорошо… Кто песни солдатам придумал, самый умный человек был…
Одно есть на свете самое наинужное, по-моему, – чтобы это праздник был. Только ради праздников и труд-то подымаешь…
Нету мне веры в счастье теперь. Посудить – так и грех об счастье-то думать, в черный год такой. Ржать-то не с чего. Да только годов-то мне мало, душа-то хоть и поустала, а зато самому инда до слез смеху хочется, а нету его…
От той дисциплины больше всего устал я. Хоть бы порядок какой, а то ничего не понять. Одни слова пустые, да жилам тяготы. Чести этой одной столько отдашь, самому-то ничего от ней не останется. Разве ж я тут человек?.. Весь чужой…
У меня шинель выдирает; я ему тихим манером по рукам штыком. Пустил. Вот крови-то… Я теперь очень даже просто кровь человеку пущу. Какое такое мне теперь, эдакому-то, дома дело подходящее будет – не придумаю…
Братцы мои кровные, и за что это нас, пеших, казаки не любят? А за то, братцы, не любят, что они до людей не привычны. Человека не оседлаешь, он те такого козла даст – дух вон…
Я козырялся недолго. Поднял, что лежало, а то бы пропало. Не снесть, не съесть, а все есть…
Глотнул – больно, жжет и свету в глазах не стало, а после прошел огонь по всей по крови, прет смех из меня, ровно у дитяти малого, и все худое забыл… Так я пить-то и почал…
Выпил бы ведро водки… Вот как скучаю, всегда занимался… А теперь жизнь зверская, так в зверином-то образе легче бы было…
Я думаю, что и страх на свете душу держит… Давно бы сдох, кабы не страх… Разве ж я о чем жалею, когда боюсь? Ни о чем не помню и не знаю, для чего жизнь берегу… Только ради страха и берегу…
Такое со мной бывает, что самое простое не пойму, ровно все слова чужие станут. Над каким словом, ну там «хлеб», али «стол», али «пес», – всё едино стою столбом. Чудным кажется то слово, ровно ты дите малое и впервой тому слову учишься. Всё это, думаю, от жизни здешней. Сон не сон та война, а и не житье настоящее…
Никто не согласен дальше воевать, разве что сумасшедший… Вот Ванятка хочет воевать… Так он себе карман набил, белья прикопил, баб в каждой деревне ласкает, Георгия за рану имеет… Таким байстрюкам счастье… Почти и не люди, а как сумасшедшие…
Ты тоска, моя тоска,
Гробовая ты доска.
Куды глазом ни гляну,
Только видно что войну!
Оглушилось мое ухо
От военного от духа,
Поустала и рука
От железного штыка.
Оттоптались мои ноги
От военной от дороги…
Вот человек был – все удивлялись. Все умел, машину какую хошь поправит, бывало. На войне впервой автомобиль увидел, а на третий день уж штабную машину поправил, пришлось так. Часы там, ну что угодно. И все самоучкой. А уж душевный какой, ничьей беды не приминет. Где советом, где помощью. И такого-то первой пулей убило. А думаю, и за границей такие надобны. А уж по нашему-то безлюдью такого-то и подавно бы беречь да беречь. Война на миру, что пьяный на дому, – разорит.
Днем хоть полк немецкий увидишь