пораскидало.
Идет сила великая, а мы у ней на пути словно шалашики; разве что переночует, да и дальше.
С неба листок прибило. Такой листок ко счастью мосток. Писал тот лист ссыльный стрекулист. За нас сера свита, за нас спина бита. В Сибирь плетется, за нас печется. Самого бьют да мучат, а он нашего брата учит.
Ты посмотри, как наш брат от присяги отпал. Припекли ровно клеща, и отвалился народ. Нас больше к тому месту не припустить.
Боюсь я: а ну как все старое пропадет? И грибы на печурке ростить станем. А я и к лесу, и к простору всякому привержен. Так как бы мне душой-то под машину не угодить.
Словно ты тулуп съел, кряхтишь ты да охаешь. И чего боишься, чтó тебе терять-то? Худшему не быть, куда уж. А время особое, за тысячу лет такого не бывало, чтобы неимущий хозяином надо всем. Коли и на такое душа твоя не играет, так не быть тебе живу, хоть ты и глазом хлопаешь да зубом лопаешь.
Дело-то вот какое: котельщиком был он прежде. Всю жизнь себя молотом глушил, не берет он теперь ухом малых шумов. Вот ему и подавай всесветный гром.
Как начну не про вещи думать, голова загудит с непривычки. А я помаленьку: сперва про наше про гореванье, на другой разок – про ихнее измыванье, а уж как до нашей до свободы додумаюсь, ан и привыкла голова.
У коленок очень тонко,
На бочкáх болтается,
Галифами очень звонко
Штаны прозываются.
От свободы-радости
Понабрал я сладости,
Зашумело в голове,
Полюбил я галифе.
Есть и такие, что теперь совсем не у места. Ровно хвост в штанах. Не по фасону.
Уж совсем я к нему присмотрелся, верить стал. Тут газеты привезли, читали с товарищами фамилии. Провокатор. Так уязвило меня, в такой стыд-тоску запал – взял револьвер, убить надумал, как бешеного пса. Да сбег он куда-то. Тем я и спасся.
Нас на такие места за нашей безграмотностью не звали, а шли бы из-за темноты и горькой нужды. А вот они-то с чего? Фамилии-то всё господские больше.
Радость большая несчастным людям жизнь устроять и покой дать. Только не вижу я покойного места. Земля – так и та двинулась.
Прежде был солдат тетеря,
Не такой он стал теперя,
Как раскрыли ему двери,
Стал солдатик хуже зверя.
Простой человек от рождения революционер. Нужду с жамкой пробует, всю тугу[27] на родителях видит. С малых лет на труде непосильном, и никто-то из гладких да кормленых ему не советчик, а кровосос. Вот и почнет брыкаться, коли не дурень.
Не боюсь я теперь. Что ни случилось – лучше будет. Нас, бывало, на вожжах в ров-то гонят, и то живы были. А теперь, на свободе-то, еще как заживем.
То-то и плохо, что на вожжах ходили. Из оглобель не вылезая пути-то знали. А теперь распряглись, как бы ноги не порастерять.
При вожжах и кнут командир. А от кнута хоть в ров головою, только бы на волю. Вот и вырвались. А что с непривычки сошкодим – ничего, залечится.
Эх, свобода хороша,
Да вот ходим без гроша,
По к�