как это произошло, но спустя мгновение Иона уже был на плечах гиганта, оседлав словно жеребца, его толстую как у буйвола шею. Губы Ионы по – прежнему расплывались в улыбке. В толпе раздались радостные крики.
– Ай да Эзоп! Ай, да Иона!
– Вот тебе и Кит.
Эзоп II спокойно сказал:
– Проси пощады, солдат, или я тебя задушу.
Гигант раскраснелся, на губах его появилась пена. По лбу и щекам струями катилась прозрачная, распространявшая запах пота и вина жидкость. Кит предпринимал неистовые усилия, чтобы освободиться от мертвой хватки Ионы. Тот, видя, что противник пощады не просит, начал стискивать ему шею коленями. Изо рта великана показался язык. Кит побагровел, затем посинел, у горбуна, видать были очень сильные ноги. Через несколько мгновений, изрыгнув последнее ругательство, Кит задавленным голосом взмолился о пощаде. Толпа ликовала. Тут же расслабив свой страшный захват, Иона мягко спрыгнул на землю, бросил к ногам побежденного золотую монету и, взяв дощечку, чернильницу и перья, весело объявил:
– За работу, господа клиенты! Я к вашим услугам.
Аврора де Келюс, вдова герцога де Невера, жена принца де Гонзаго сидела в высоком кресле эбенового дерева. Она носила траур в своем сердце, она одевалась в траур и окружала себя траурной обстановкой. Ее платье самого простого, почти монашеского покроя соответствовало аскетичной обстановке ее вдовьей кельи. Это была комната с потолком в виде четырехгранного свода. В его центре размещался плафон расписанный Эсташем Лесьером в присущей для его поздних работ строгой манере. На обшитых темно – дубовыми панелями стенах висели ковры с изображениями на библейские сюжеты. Комната освещалась с восточной стены двумя окнами. Между ними возвышался алтарь. Он тоже был укрыт темными тканями, словно здесь недавно велась панихида. На противоположной стене как раз напротив алтаря был укреплен большой во весь рост портрет двадцатилетнего герцога Филиппа де Невера, – работа художника Миняра. Герцог на нем представал в форме полковника швейцарской гвардии. Рама портрета тоже была окутана темным крепом. Общая атмосфера была пронизана странной смесью христианства и язычества. Если бы живя в IV в. до Р.Х. Артемиза вдруг чудом приняла христианство, то даже она не смогла бы создать более торжественного мемориала в память своего мужа царя Мавзола, чем этот дворцовый скит вдовы герцога де Невера. Христианская традиция предписывает переносить утрату близких сдержаннее. Но у кого повернется язык упрекнуть бедную женщину? К тому же обстоятельства, в которых оказалась принцесса, были исключительными. Насильно выданная за мсьё де Гонзаго, она держалась за свой траур, вознося его как знамя, – символ отторжения и неприятия второго брака. Уже восемнадцать лет прошло с тех пор, как она стала под венец с Гонзаго и до сих пор его не знала, так как упрямо избегала с ним встречи, не желая его ни видеть, не слышать. Что только не предпринимал Гонзаго, чтобы хоть один раз с ней объясниться. Когда-то в эту женщину он был влюблен. Возможно, по – своему любил ее и теперь. Но, домогаясь с ней встречи, он себя переоценивал.