же ночью мы с мамой проснулись и обнаружили, что бабушка вышла из дома, чтобы в последний раз побыть на берегу озера. Вокруг бабушки кружились осенние листья – оранжевые, золотисто-желтые, печальные, – и мы знали, что мотылек был прав. Смерть приближалась, как мы и боялись.
А теперь такой же костяной мотылек преследует меня.
– Почему ты остаешься здесь на зиму? – спрашивает Сюзи, касаясь окна кончиками пальцев.
Я зажмуриваю глаза, чтобы прогнать воспоминания о мотыльке и бабушке, и отвечаю:
– Это мой дом.
– Понимаю, но ты могла бы уезжать на зиму, как это делают другие.
– А мне зима нравится, – говорю я. Я люблю тишину. Холодную бескрайнюю тишину. Но это еще не все. Здесь мое место. Все Уокеры из поколения в поколение жили в этом лесу. Среди древних сосен. Так было всегда, вот и все.
Мы просто не знаем, как это – жить где-то еще.
– Твой дом старее остальных, – замечает Сюзи, продолжая смотреть в окно, хотя в такую метель вряд ли она может разглядеть другие дома на берегу озера.
– Этот дом построил мой прапрадед, – говорю я. – И было это задолго до того, как здесь начали строить другие дома, – взгляд у Сюзи мягкий, на ее щеки и рыжевато-каштановые волосы ложатся блики от зажженной свечи, которую она держит в руках. – Он был золотоискателем, – продолжаю я. – Сколотил себе состояние на Черной реке.
Но, как и большинство мужчин в нашей семье, он появился и исчез так же быстро, как переходит в ночь осенний вечер. Впрочем, тех мужчин я не виню: все женщины из рода Уокеров были ветреными, неверными, когда дело касалось любви. Мужчины всегда были для них лишь мимолетным увлечением. Как мой отец, например. Не знаю, невезение тому виной или выбирать мы не умеем, но только мужчины никогда здесь надолго не задерживаются.
Я иду к платяному шкафу и переодеваюсь в тренировочные брюки и толстый, грубой вязки свитер. А Сюзи все стоит у окна, прижав к стеклу ладонь.
– Ты говорила, что нашла того пропавшего парня? – спрашивает она.
Я закрываю дверцу шкафа, на секунду ловлю свое отражение в зеркале – глаза сонные, волосы свалялись, расчесать пора.
– Да, нашла. В лесу, – осторожно отвечаю я.
Местные знают про Чащу. Говорят о нем тайком, всегда шепотом. Словно боятся, что лес услышит их и накроет своим мраком. «Никогда не говори о Чаще», – это предупреждение много раз встречается на страницах книги заклятий.
– Как он выжил там столько времени? – спрашивает Сюзи, отстраняя руку от окна.
– Ему повезло, – говорю я. А может, совсем наоборот. Обнаружить, что ты потерялся в Чаще, – это несчастье. Катастрофическое.
«Обреченный он, – сказала бы бабушка, будь она здесь. – Про́клятый. Сторониться его нужно».
У меня по спине пробегает ледяной холодок, вползает в грудь и застывает там, тяжелый, как цемент.
– А мог бы закончить как тот, другой парень, – замечает Сюзи.
Я вскидываю глаза, смотрю на ее силуэт, четко выделяющийся на фоне