Вглубь степи стрелец идти не мог. Стало быть, двигался к Волге. И прямая линия, проходящая от стрелы до пятна, точно указывала его путь. Боярин молча поднялся в седло пустил скакуна широким шагом. И вскоре увидел то, что искал: распластанное среди травы, в луже крови, обнаженное тело, покрытое множеством порезов.
По своему извечному обычаю, степняки не оставили на покойнике ничего – ни украшений, ни нательного креста, ни даже исподней одежды. Татарам годилось все – сами не оденут, так невольникам отдадут. Стрелец уже не шевелился и, вроде как, не дышал.
– Последний, видать, из московитов, – пробормотал Касьян, спрыгнул к бедолаге, перекрестился, потом наклонился к телу, вглядываясь повнимательнее: – Никак, жив еще? Гляди, кровь струится у виска. Здоров бугай. Как такого бабе-то выносить удалось?
И действительно, росту в стрельце имелось никак не меньше косой сажени[16] – боярин Умильный подобных богатырей вообще ни разу в жизни не встречал. Разве в былинах слыхивал, как ездили средь далеких предков подобные богатыри, защищая слабых и карая посягавшую на четных людей нечисть. До Святогора стрельцу было, конечно, далеко, но на Илью Муромца или Никиту Кожемяку тянул вполне. Илья Федотович перекрестился, дивясь странному явлению, а Касьян тем временем вернулся к лошади, развязал узел чересседельной сумки.
– Думал, ужо и не понадобится, а вот гляди ж ты. Ладно, сейчас мы ему разрезы-то порошком ноготковым присыплем[17], дабы кровушка более не текла, да антонов огонь не разгорелся. А теперь мхом болотным зажмем, да и тряпицей чистой подвяжем…
Лекарь что-то негромко забормотал, и боярин тут же насторожился:
– Ты, Касьян, свои заговоры языческие брось! Молодцу, гляди, вот-вот пред Господом предстать придется, а на нем колдовство твое грехом несмываемым висеть станет.
– Не придется, батюшка Илья Федотыч, – поднялся воин. – С него крови, как с быка натекло, а он дышит еще. Теперича и подавно на поправку пойдет.
– Странный он какой-то, боярин, – встрял в разговор неугомонный Трифон. – Бритый, волосы короткие, как после траура[18]. Может, и не русский вовсе?
– Молод еще, хоть и амбалист[19], – покачал головой Касьян. – Брить пока нечего… Но не татарин, точно.
– Может, опричник? – предположил холоп. – Немец? Их у государя много служит.
– Откуда здесь кромешники? – покачал головой боярин. – Да и стрелять с пищалей немцы отродясь не умели. Сказывали, в Лифляндии нанимали для войны с литовцами кого-то из далекой неметчины с тамошними пищалями. Но и те по двое ходят и гуляй-городом биться не способны. Как он, Касьян, живой еще?
– Дышит, Илья Федотыч.
– Ну, коли так, придется с собой забирать. В разум придет, сам расскажет. Раз с ногайцами воевал – стало быть, свой, хоть поляк, хоть кромешник, хоть и немец. Слезай Трифон, с коня, скидывай седло.
– А почему сразу я, батюшка Илья Федотыч?
– А потому, как умный больно. Языком молоть горазд, теперь