к сожалению, мне не дают выбора… Вернее, я хотел сказать, что у меня его попросту нет! Прощайте, товарищ Иосиф!
И, видать, повесил трубку, закончил разговор. А Сталин еще трубку-то эту у уха держит. Тут и секретарь нарисовался. Сталин передал ему аппарат. А сам перед собой прямо смотрит, не моргнет даже! Попытался раскурить трубку, что в пепельнице остыла. Но то ли забил плотно, то ли влага там скопилась, а все одно – не раскуривается родимая ну никак!
Тут уж и я встрепенулся. Сколько же еще мне тут в уборной на холоде-то стоять. Зуб на зуб не попадает. Видать от нервов. И знобить меня стало, лихоманить. Эх, думаю, была не была, открою дверь, выйду в коридор и прямиком к себе в палату просквожу по-скорому. Выбираюсь потихоньку, а дверь подлая – поскрипывает! И вот вам явление, картина маслом.
Сидит сам товарищ Сталин за письменным столом, а перед ним – субъект-инопланетянин, то есть я. В пижаме казенной, да в шлепанцах на босу ногу.
Товарищ Сталин, видать, шум петель уловил, повернулся в мою сторону. Тут у меня и ужас, и струя холодного пота по спине аж до самой задницы обдала! Ни жив ни мертв. А взгляда от Сталина отвести не в силах. Как будто в ступоре. Смотрит Иосиф Виссарионович в мою сторону, но куда-то рядом со мной, в полуметре от моей особы. Значит, не видит, задумался он видать крепко.
Раз такое дело, думаю про себя: есть у тебя, Егор, пять секунд на то, чтобы в живых остаться и, может, даже мозгами не поехать окончательно. Тапки – в руки, и босиком скоренько к своей палате!
Шмыгнул я за дверь, головой к ней прислонился с обратной стороны. Стою! Замечаю, однако, что ничего не слышу. Обычно вы же храпите как насосы неисправные. А тут – тишина… гробовая. Ни звука, ни лязга пружин кроватных, ничего! Как в нашем морге при лечебнице, ей-богу! Сколько времени я так простоял, десять минут или час, я так и не понял. Только вдруг почувствовал какое-то движение вокруг, легкий ветерок. Как будто что-то меняться стало!
Увидел я фонари в парке, услышал кашель. Потихоньку все стало наполняться привычными звуками, живым цветом, формами и очертаньями. И вроде как стою я твердо на своих двоих, и сам себя прежним ощущаю, как раньше. Тут и шум знакомый, и шаги людей в коридоре, и голоса проявились. Выглянул. Так и есть! Наша-то сестра дежурная опять с этим барсуком-санитаром, с альфонсом этим кокетничает. А где же они, родимые, раньше-то были? Когда на этом самом месте сам Сталин Гитлера совестил?! А вдруг и не отлучались никуда? Тогда как же так? Да… нестыковка!
Тут, ребята, и меня самого в сон потянуло. Будто разом все силы тело покинули. Думаю: скоро ведь рассвет. Глянул на часики наручные, что Тимоха сын на юбилей мне подарил. Ага, три с половиной часа. Утро, считай! Лето на дворе, светает рано. Июнь месяц…
А справа на циферблате, в окошечке-квадратике, дата – 22 июня…
Как мы с бабушкой в лесу гуляли…
Ночью часы в моей комнате всегда светят ярко. Так ярко, что видно все-все! И большую картину над письменным столом, и книги на полках, и даже не зажженную настольную лампу, склонившую свою зеленую