склонился Гусев, сморщился, учуяв тянувшийся из поруба смрад, крикнул:
– Эй, живы ещё? Яшку Тимофеева сюды давайте, воеводишку смоленского. Да шевелитесь, нам ждать неколи.
Ему не ответили. То ли не расслышали, то ли не захотели отвечать.
– Эй, чего молчите? Я ведь и по-иному могу. Вот велю воды не давать!
– А кто спрашивает? – наконец откликнулись из поруба.
– Воевода спрашивает, Иван Василич Хабар-Симский!
Внизу зашептались, потом лестница дрогнула, скрипнула под тяжестью тела, и из дыры появился человек. Хабар пригляделся: волосы седые, спутанные; вместо кафтана – рубище. Лицо серое, будто мукой ржаной присыпанное, глаза без света дневного замутились. И ведь не стар ещё, с отцом погодки… Да, поизносились сидельцы литовские за пять лет, опаршивели. На людей боле не походят.
Литвин отвёл со лба грязные волосы, прищурился, вглядываясь в человека перед собой.
– Ты, что ли, Хабар?
– Давайте его под навес, – кивнул воевода ярыжкам. – И рогожей прикройте, не хватало чтоб простыл.
Ярыжки схватили пленника под руки, волоком затащили под навес, посадили на короб.
– Здравствуй, Яков Тимофеич.
– И тебе поздорову, Иван Василич, – литвин глубоко вздохнул, пробуя на вкус свежий воздух, и мотнул головой. – Вот ведь встреча какая. Мнилось ли?.. Батюшку твоего помню, Василия Фёдоровича, не единожды с ним в сече сходились. Достойный был муж, сильный. Всегда поперёд дружины шёл, – Яков Тимофеич улыбнулся, вспоминая былое. – Лицом ты весь в него удался, и плечами. Только вот о делах твоих слышать пока не доводилось…
– Мы в деяниях своих отцам нашим не уступаем! – разом вскипел воевода. – Все от единого корня идём, от русского! И полякам да литвинам с нами в славе не тягаться! Били мы вас раньше, и дале бить тоже будем!
Пленник растерялся.
– Что ж ты говоришь такое, Иван Василич? Я, чай, тоже русич…
– Может и русич. Только крест ты князю литовскому целовал. Да и Смоленск твой чой-то не спешит под руку государя московского. Видать славно латиняне вас потчуют. Аль ты сам латинянином стал?
– Побойся бога, Хабар. Я от веры православной не отказывался, – перекрестился Яков Тимофеич. – Я за веру свою с попами латинскими за грудки хватался, космы им рвал. Меня сам Казимир на кол садить обещался. Так что не срамить тебе меня перед богом! А что по разные стороны стоим, так в том не моя вина, – и махнул рукой. – Будет нам собачиться. Чего взялись-то? Не для того ты меня наверх тянул, чтоб друг дружку лаять. Сказывай, зачем из поруба доставал?
– И то верно, – согласился Хабар, остывая, – лаяться нам сейчас не ко времени. Для лая другой час найдем, коли нужда будет, а ныне беда у нас, – он качнул головой, помолчал. – Казанский хан Махмет к городу подступил, со всей своей силой, а на стенах стоять некому. Пришёл тебя на подмогу звать.
Яков Тимофеич усмехнулся.
–То-то я чую не всё тут ладно. Сторожа ваши на что языкастые, а седни ни словечком не обмолвились. Видать крепко на вас навалились.
– Скрывать не стану: худо нам. Посадские