умирали от голода и стужи среди заснеженных полей России. Немногие тогда вернулись домой, а на мою долю выпало познать позор плена.
Три долгих года я прожил в имении русского графа, и от смерти меня спасло лишь то, что граф был большим поклонником Наполеона. Я учил его сына французскому языку и фехтованию на саблях. Я жил среди них и многое понял. Граф оказался столь благородным человеком, что отпустил меня, как только убавили пыл, гонители всего, связанного с именем Наполеона. Он снабдил меня деньгами, всем, что было нужно в дороге, и проводил с богом.
Утром шестнадцатого июля тысяча восемьсот пятнадцатого года, миновав Шампань, я въехал в Париж.
Подрагивая кожей, серая в яблоках кобыла шла подо мной умеренной рысью. С левого бока позвякивала сабля. За широким поясом затаились пистолеты. На мне был серый дорожный сюртук, белые лосины, треуголка и кожаные до колен сапоги на толстой подошве. Я крепко сидел в седле и уверенно правил лошадью, сжимая узду узловатыми коричневыми от загара пальцами.
Любой встречный понял бы с первого взгляда, что в дороге я провёл не один день.
Моё лицо не утратило благородных черт. Мне было двадцать семь лет. Чёрными, как ночь, глазами я смело смотрел в глаза каждому, кто встречался мне на пути. Это говорило о том, как безудержно отважен, смел и решителен я был тогда. Война и плен закалили мою волю. Упрямо сомкнутые губы. Прямой нос. Широкий с ямочкой подбородок и запавшие, обтянутые коричневой, как и пальцы, кожей скулы. Мою левую щёку пересекал косой узкий шрам, оставленный мне на память под Бородином русской саблей.
Спустя три долгих-долгих года я возвращался домой и желал только одного – покоя.
Подковы звонко били о мостовую. По сторонам проплывали знакомые кварталы. Вот за тем поворотом улица разделится надвое. Потом будет небольшая площадь. Ещё четыре квартала и я дома. Что ждёт меня там? Мама как всегда нарежет хлеб с сыром и холодное мясо. Отец поставит вино. Мы усядемся за стол, поедим и выпьем вина, будто ничего и не было. Не было войны, горя и крови. Не было трёх лет плена. А потом я, как в детстве, соберу пальцем сырные крошки с широкого блюда и уйду к себе. Я лягу в постель, полной грудью вдохну родной моему сердцу запах хрустящих наволочек и усну. И буду спать целую вечность. Спать, пока не забудется этот ад, под названием «Русский поход».
Третий, четвёртый квартал. Показался угол дома. Моё сердце стучало, как во время кавалерийской атаки. К лицу прихлынула кровь. У подъезда, как всегда, должна стоять карета, с вензелем на дверцах. Но нет. Кареты нет. Наверное…. Может быть…. Распахнулась дверь. Цилиндр, трость. Нет, это не отец. Но кто это? Снова распахивается дверь. Ещё раз и ещё. Кто эти люди? Почему они входят в мой дом, покидают его и снова входят? А за ними приходят другие.
Я остановил лошадь.
– Мсье, простите. – Человек прошёл мимо, даже не подняв головы. Парижане всегда парижане. Они спешат по делам, не замечая ничего вокруг.
Я спешился и с минуту стоял с тревогой в сердце, пытаясь унять дрожь в коленях. Сердце