я была не вполне искренна.
Простите.
Дело в том, что на самом деле, я умерла от приступа астмы и находилась в палате интенсивной терапии, только выйдя из комы. Вернее сказать, я пережила «биологическую смерть».
Вся перетырканная иглами от капельниц, я лежала в полу-сидячем положении: мои запястья были привязаны к обоим сторонам кровати, во рту – трубка искусственного дыхания, в лёгком – ещё одна. При всём этом, первое, что я сделала, очнувшись от комы, придя в полное сознание и узнав что именно со мной произошло, это – попросила жестами передать мне мой телефон, чтобы я смогла напечатать Вам мимолётное сообщение и тем самым, – извиниться за двухдневное молчание. Вот так, привязанной к койке рукой. В течении 3 часов, доктора мужественно пытались меня реанимировать и стабилизировать состояние, но сердце упорно останавливалось и отказывалось функционировать. Больничный протокол говорит, что «вытаскивать» с того света полагается не больше 15 минут, но мой муж, который никогда не сдаётся, настаивал продолжать и пытаться снова и снова …
Однако, позвольте мне рассказать Вам всё с самого начала: обстоятельно и подробно.
В тот пятничный роковой день, сразу после полудня, мои лёгкие стали подавать неприятные ощущения сдавленности, что для меня, больной астмой с детства, – вполне знакомо и привычно. По обыкновению, в таких случаях, я воспользовалась ингалятором, что, как мне показалось, принесло облегчение, купировав зарождающийся приступ. Затем, приняла душ, но тут же заметила, что состояние стало ухудшаться с опасной и, уже не на шутку, беспокоящей меня, скоростью. Вдохнув ещё пару раз из ингалятора, я с крайним неудовольствием и раздражением заключила, что придётся-таки «опять ехать в эту реанимацию!». Муж вызвал машину «скорой помощи», а я вышла на улицу, во двор, чтобы ожидать её уже там, под скромное накрапывание дождика.
Помните, я уже раз, писала Вам, как далеко проживаю от госпиталя: «Путь не близкий: 20 минут, а для астматического приступа, это – фатально … ».
Слова мои оказались пророческими.
К тому времени, когда машина, наконец, добралась до моей глуши, я уже была на земле, стояв на коленях, крепко впившись в неё пальцами. Двумя днями позже, уже выйдя из комы, я замечу небольшие остатки этой черной грязи под ногтями.
У меня не было никаких предзнаменований, предупреждений или предупреждений, снов или догадок, что произойдёт нечто страшное или даже жизненно-опасное; нигде у меня ни кольнуло, ни щёлкнуло, ни всколыхнулось, предвещающее смерть. Кроме одного странного ощущения: за мной постоянно следовало слово «агония». Оно неизбывно таскалось за мной повсюду и, время от времени, сурово озвучивалось внутри. Мне невозможно было от него отделаться. И ведь вот что: умерла я – в нечеловеческой агонии. После смерти, я этого слова больше никогда не ощущала присутствия и не слышала внутри.
Я всегда желала умереть только осенью и только в дождливый день. Хоть какие-то мои мечты, но всё-таки, сбылись: я умерла осенью, в пасмурный день и в момент, когда накрапывал дождь.
И