пенсии. Знаешь ведь: отставные вожди на пенсии хиреют очень быстро. Что это за жизнь: тление и копчение!
Леонид Ильич мечтательно закатил глаза к небу.
– А всем остальным – какая польза! Конец экспериментам… над людьми! Конец бардаку… в смысле: «великому десятилетию»! Хлеб – народу, земля – колхозу! И-э-э-х!
Леонид Ильич огорчённо махнул рукой.
– Но это – так: мысли вслух. Ты меня понимаешь, Володя?
Володя, разумеется, «понял» – и облегчённо перевёл дух. Потому, что понял всё. И ещё потому, что проникать со склянкой к Хрущёву ему действительно не хотелось – а ведь едва не нагрузили!
– Твоя же задача, Володя…
Брежнев был уже строг и деловит – словно и не было только что «мыслей слух» под мечтательный взгляд в иссиня-чёрное небо с рассыпанными на нём пригоршнями далёких звёзд.
– … тщательно оберегать Никиту Сергеевича от любой информации, которая может травмировать его ранимую душу.
Семичастный не выдержал и хохотнул: ай, да, Леонид Ильич! Вот это – человек! Настоящий лидер – и при этом «свой в доску» мужик!
Домой охотники возвращались, оба в целом довольные собой. Леонид Ильич был вполне удовлетворён тем, что отработал ещё один вариант, и тем самым укрепился в мысли о единственно возможном решении вопроса – в Президиуме и на пленуме. А Владимир Ефимович был откровенно рад тому, что удалось избежать «высокого доверия» Леонида Ильича, чуть было не ступившего на сомнительную дорожку семейства Борджиа. Вопреки инструкции, он полагал, что прямая – не всегда кратчайшее расстояние между двумя точками. Иногда чем дальше – тем ближе. «Нормальные герои всегда идут в обход». Но «в другом формате» он был готов и день и ночь работать для достижения цели: где-то – и не так уже далеко – забрезжил свет блистательной политической карьеры…
Глапва восьмая
В кабинете раздался тихий шуршащий звонок: так мог звонить лишь телефон прямой связи с «Первым». Леонид Ильич не спеша поднял трубку. Без подобострастия – но и без неумного героизма. Хотя, разве бывает умный героизм?
– Как поохотился, Леонид Ильич?
Спокойный голос Хрущёва вроде не предвещал ничего плохого. Обычно по одним только интонациям его голоса можно было «с гарантией в девяносто девять процентов» предсказать, какой характер примет разговор: Никита Сергеевич был человеком импульсивным и непосредственным. Скрывать эмоции он так не научился. Хотя, откровенного говоря, и не учился. Не хотел: ни учиться, ни скрывать. Философы – и марксисты согласны с ними – утверждают, что бытие определяет сознание. Но если при Сталине Хрущёв и «определился» до вышитых «петушками» рубах и «гопака», то теперь, на десятом году единовластия, зачем ему нужно было «драпировать» себя?!
– А у нас плохо не бывает, Никита Сергеевич! – качественно отработал беззаботность Леонид Ильич. Даже развернул улыбку – так, на всякий случай: «не увидит – так услышит».
– Один