за все это федеральному правительству.
Мои присяжные были из Вашингтона. Некоторые выглядели неглупыми и образованными, но о большинстве этого нельзя было сказать. После трехдневных совещаний они объявили судье, что топчутся на месте. Винить их было не за что. Вывалив в зале суда целую кучу обвинений, вытекающих из уголовного кодекса, обвинители прибегли к старой стратегии: стали швыряться в стену грязью в надежде, что часть пристанет. Этот перебор превратил нехитрое с виду дело против Барри Рафко и конгрессмена в настоящий юридический кошмар. Я провел невесть сколько времени, занимаясь собственной защитой, но так и не уяснил всех версий обвинения. Мой адвокат с самого начала предсказывал, что коллегия присяжных не придет к общему мнению.
После четырех дней совещаний судья Слейтер прибег к способу, прозванному в судебных кругах «динамитной шашкой»: потребовал, чтобы присяжные засели в совещательной комнате и любой ценой вынесли вердикт. Пока не вынесете, домой не вернетесь! Это не часто срабатывает, но мне не повезло. Спустя час полностью обессиленные присяжные огласили единодушно принятые обвинительные вердикты в отношении всех подсудимых и по всем пунктам обвинения. Мне, да и другим, было очевидно, что они не поняли многих положений кодекса, не говоря о запутанных версиях обвинения. Один из присяжных впоследствии заявил: «Мы предположили, что они виновны, ведь иначе их вообще не привлекли бы к суду». Я использовал эту цитату в своих апелляциях, но она, похоже, прошла незамеченной.
На протяжении всего процесса я внимательно наблюдал за присяжными и видел, насколько они подавлены. А как иначе? Девять адвокатов предлагали собственные версии происшедшего. Зал суда пришлось переоборудовать, чтобы в нем поместились все подсудимые со своими защитниками.
Суд был спектаклем, фарсом, смехотворным способом установить истину. Но истина, как я понял, не важна. Может, когда-то давным-давно суд служил ареной для изложения фактов, для поиска правды и справедливости. А теперь это состязание, в котором одна сторона побеждает, другая терпит поражение. Одна сторона ждет от другой нарушения правил и жульничества, о честной игре речи не идет. В свалке теряется главное – правда.
Через два месяца я вернулся в зал суда за приговором. Мой адвокат испрашивал для меня разрешение на самостоятельную явку, но судья Слейтер запрос отклонил. Приговорив к десяти годам, он распорядился взять меня под стражу.
Удивительно, что в федеральных судей так редко стреляют! Не одну неделю потом я вынашивал всевозможные схемы медленного мучительного умерщвления Слейтера.
Сначала федеральные маршалы доставили меня в суд, в специальную камеру, а потом в вашингтонскую тюрьму, где меня раздели, обыскали, выдали оранжевый комбинезон и заперли в камере с еще шестью заключенными. Коек там было всего четыре. Первую ночь я коротал на цементном полу под тонким дырявым одеялом. Городская тюрьма – шумный, битком набитый зверинец, где не хватает персонала и сон невозможен. Я был