народного хозяйства) чуть не обрушили провода снабжения, дороги и тропинки, по которым, повинуясь бумажкам с визами Фишмана, туда-сюда сновали эшелоны, плыли баржи, сизо дымили выхлопными трубами тяжелые грузовики.
Заместитель министра, заглянув как-то в кабинет к Лазарю, самому молодому начальнику главка и члену коллегии, увидел карту Советского Союза, утыканную булавками. Они были связаны разноцветными нитками, тянулись от одной к другой, причудливо переплетались, создавали непонятные постороннему глазу узоры. Цвет каждой нитки имел значение: ими кодировались не только товары, за поставку которых отвечал Фишман, но и сроки поставки, надежность контрагентов. А то, что каждая булавка имела еще и свои имя, отчество и фамилию, Лазарь так никому и не рассказал. Иногда «булавкой» (сейчас бы сказали decision maker) был директор завода, иногда – его зам. Были и причудливые истории: где-то все решала секретарша, где-то жена. На нескольких заводах – молодые помощники директора, а на паре предприятий Сибири, как ни странно, – особисты второго отдела. Все зависело от личностей. Берг держал в своей лобастой, с залысиной, голове сотни телефонов. В его записную книжку только ему понятным почерком аккуратно заносились дни рождения и свадеб всех его «профессиональных контактов», потребности республик, областей, строек, гигантские обороты ресурсов страны, отдавшей себя на милость военно-промышленному комплексу.
За участие в строительстве второй очереди полигона Тюра-Там (так называли «Байконур» те, кто был в теме; село Байконур географически находилось в двадцати с лишним километрах – запутывали шпионов), к которой его прикомандировали по просьбе минобороны и министерства общего машиностроения (космос), Фишман получил Государственную премию СССР. Кроме значка, она принесла и солидные деньги, которые он еще и мог потратить: в Совке купить что-то на свои рубли было нелегко. Но только не Лазарю, распорядителю ресурсов крупнейшей индустрии.
За ввод в строй базы подводного флота подоспел Орден Ленина. Если Госпремия вызвала легкий ропот главного министерского гэбэшника, то «Ленин» заставил его высказать министру несогласие.
– Вы знаете, что я уважаю профессиональные качества Лазаря Моисеевича, – начал он. – Но, может, сначала все-таки орден Трудового знамени…
– Кошкин, иди в жопу, – ответил министр. – Ты умеешь читать «карту Лазаря»? Нет? И никто не умеет. Когда он простудился, стройка в Арзамасе-16, к которой его попросило подключиться министерство среднего машиностроения (прим. автора – атомная промышленность), остановилась на целых десять дней.
Министр помедлил, затянулся крепчайшей «беломориной» – наследие молодости, проведенной на ударных стройках пятилеток, – и повторил свой вердикт, который стал широко известен всем, имевшим отношение к оборонке:
– В жопу!
С тех пор Фишмана никогда не трогали. Почти. Он стал, говоря современным языком, узнаваемым и уважаемым брендом, продолжая сохранять