воротом, в чёрных свободных брюках, заправленных в остроносые сапоги, туго подпоясанный расшитым золотыми нитками рубиново-красным кушаком, – он не смотрел по сторонам, а просто, легко вскочив на невысокий порог сцены, чуть поддёрнул манжеты и, опустившись на приготовленный для него стул, взял в руки гитару.
Но как он её взял! Так касаются любимой женщины в тот миг, когда нет больше сил терпеть. Когда смысл жизни сводится к обладанию бархатными изгибами её тела и желанию заставить её стонать от наслаждения. И она с готовностью всхлипнула и тут же заплакала – видно, от счастья быть в его руках…
Он играл что-то надрывное, то едва слышное, то страстно кричащее. Что-то задевающее душу каждого присутствующего в зале. И для него не было больше никого вокруг, только ОНА. А я смотрела на его руки, на его пальцы, теребящие струны, на перстень с чёрным камнем на мизинце и чувствовала, что пропадаю. Мурашки, затвердевшие соски́, сбившеся дыхание и бесстыдно намокающие трусики…
Господи, неужели моё тело всё ещё умеет ТАК? Неужели оно ещё живое?
Краем глаза заметила как, проследив за моим взглядом, усмехнулся и качнул головой Ник. И это немного привело меня в чувство.
– Извини, Ник, мне надо выйти…
Встала перед зеркалом в туалете, закусила губу. Глаза блестят, на щеках румянец. В крови лёгкий мандраж. Какого чёрта? Не стоило пить коньяк? Пожалуй.
И так вдруг захотелось любви… Не секса, а именно чувств. Чтобы быть как та гитара – единственной во всём мире. Чтобы ОН для меня, а Я для него. Чтобы быть с ним, даже когда далеко. Чтобы чувствовать его рядом, даже когда врозь. Отдавать ему себя, свои мысли и чаяния, и знать, что в ответ он без остатка отдаёт свои. И растворяться в этой любви без тени сомнения, потому что не может быть сомнений там, где есть верность. Вот только разве так бывает вообще?
Когда вернулась за столик, музыкант играл уже что-то другое. Боясь снова смотреть на его руки, мазнула взглядом по лицу. Забавно. А ведь я его почти придумала! Ведь я, почти сойдя по нему с ума, даже не удосужилась рассмотреть черты. Мне представлялся чернявый цыган, а оказалось славянин. Светленький, вполне себе смазливенький. Перевела взгляд на мужа – ничуть не хуже. Тогда какого чёрта мне надо?
– Ник, я хочу уважения к себе, а чувствую только твоё раздражение. Я правда, старалась не обращать на него внимания, но… Любви нет, мы оба это понимаем… – Я замялась, лихорадочно соображая, стоит ли добавить, что она была? С моей стороны точно. Пусть не страсть, а больше похожая на благодарность тень, но всё-таки была! И кто виноват в том, что вместо того, чтобы расцвести и окрепнуть она засохла? Не я, точно! Нет, не стоит и говорить об этом. Незачем. – Тогда зачем нам быть вместе, Ник? Тем более что ты с Анной…
Он мотнул головой, прерывая:
– Разве мои отношения с Анной как-то касаются семьи? Разве я не прихожу ночевать домой, или уезжаю на выходные? Компрометирую тебя? Или вы с Алексом в чём-то нуждаетесь? Нам повезло, мы живём в двадцать первом веке, Мила! Цивилизованное человечество